— Пущай погостит, попьет молочка парного! — И такая была в ее словах отзывная доброта, такое желание помочь, что Иван опять едва не расплакался. — Мы и маленького возьмем! Ужо выкормим! Каки тута у вас на Москве кормилицы!

Наталья, у которой запершило в горле, справясь с собой, возразила:

— Малого не отдам. Не ровен час… Пущай у меня на глазах! А Ванята хоть и погостит на деревне, все не так сиро будет ему!

Иван только молча, кивком подтвердил решение матери. Так было лучше для всех. И опять ему глянуло в душу: какая это великая сила — участие родичей друг в друге! Не на этом ли глубинном основании семейных связей и взаимных помощей высятся и все прочие многосложные устроения людские, вплоть до государств, раскинутых на тыщи поприщ пути? И не с развала ли семьи начинает и всякое иное падение?

Ванятку увезли в деревню. В доме стало тихо. Иван готовился ехать собирать зимний корм. Близились Святки, и уже становило ясно, что войны между братьями не будет. Тем паче что в дело вмешался сам Сергий Радонежский, вскоре явившийся на Москве, а в Серпухове об утишении страстей деятельно хлопотал его ученик игумен Афанасий.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

О том, что в феврале этого года на патриарший престол в Константинополе взошел Антоний, друг и покровитель Киприана, Федор Симоновский узнал в первой половине марта.

Переговоры между великим князем Дмитрием и Владимиром Андреичем стараниями духовных лиц приближались к видимому благополучному концу. Владимир Андреич уже почти дал согласие на заключение ряда, однако требовал предварительного освобождения своих захваченных бояр, и не просто освобождения, а и «восстановления чести», то есть возмещения порушенного добра, виры за убитых дружинников и извинений от самого Дмитрия.

К великому князю двинулся уговаривать его игумен Сергий, а епископ Федор вновь занялся совокуплением собора — «сколачиваньем блока», как сказали бы в XX столетии, — иерархов, недовольных Пименом.

Собрать рекомый синклит он сумел уже Великим постом, как бы для встречи нового Рязанского владыки, грека Еремия, ехавшего на Русь через Орду и Казань. Встречу организовали в Нижнем, где Федор ухитрился собрать, помимо гречина Еремея, шестерых епископов Владимирской земли. Кроме хозяина города, владыки Евфросина и самого Федора, были Исаакий Черниговский, Данило Звенигородский, Савва Сарайский и Михайло Смоленский.

Михайло, постаревший и раздобревший с того памятного разговора в Симоновом монастыре, когда он еще и не ведал о своем грядущем епископстве, щурился, как старый кот, заранее как бы отодвигая от себя яростную юношескую устремленность Федора. Савва заботно поглядывал то на того, то на другого из собеседников. Сидели в сводчатой, в два света, обширной трапезной Нижегородского Печорского монастыря в прямоугольных креслах с высокими спинками. Грек Еремей, неплохо знавший русскую молвь, успел уже келейно, с глазу на глаз, переговорить с Федором, передать Киприанов поклон и утвердиться в едином мнении относительно Пименова поставления. Евфросин Суздальский сидел прямо, с недоброю складкою твердо сжатых уст. Доводы Федора его убеждали далеко не полностью, что и прояснело вскоре. Исаакий с Данилою, оба почти убежденные Федором, приготовились молча внимать спору, ежели таковой возникнет, далеко не решив, однако, на чьей они окажутся стороне, когда дойдет до общего решения. Словом, Федору предстояло отнюдь не легкое собеседование, тем паче что и решение требовалось принять нелегкое — отказать Пимену в послушании яко незаконно ставленному, точнее, смещенному прежним решением Константинопольского собора.

Епископы в торжественных одеждах своих, в клобуках с воскрылиями, в чем-то очень похожие друг на друга, являли собою внушительное зрелище, представляя чуть ли не всю восточную митрополию (для полноты не хватало лишь Тверского и Новогородского владык).

После уставных приветствий и молитвы Федор взял слово, изложив подробно все перипетии выборов русского митрополита в Константинополе с тех еще пор, когда умер великий Алексий, и до того, как соборным решением было поставлено сместить и Киприана, и Пимена, избравши на престол Дионисия Суздальского. Как после смерти последнего искали иного ставленника и что Пимен, поистине лишенный сана, не имеет права рукополагать кого бы то ни было.

— Но, значит… — вопросил Савва Сарайский.

— Да! — не давши ему договорить, возразил Федор. — И мое поставление не истинно, и мое поставление должно быть заново подтверждено патриархом Антонием или же новопоставленным митрополитом русским!

— Ежели новый патриарх паки не утвердит Пимена! — значительно поправил его Савва, разумея то, о чем собравшиеся иерархи избегали говорить. Все знали, что Дмитрий Иванович решительно не хотел видеть Киприана на престоле духовного водителя Руси.

Михаил Смоленский вздохнул, словно даже бы и с некоторым удовлетворением.

— Я могу опять уйти в монастырь. Примешь, Федор, к себе в Симонов?

— сощурился он, разумея, что и ростовский епископ обязан будет воротиться во свояси.

Двое-трое расхмылили слегка. Шутка, однако, не получилась. Слишком серьезен был тот рубеж, который им надобилось перейти, отказав в доверии собственному духовному главе.

Михайло Смоленский пожевал губами, подумал:

— В Литве были свои митрополиты многажды, однако обращения тамошних православных в латынскую веру не произошло. В Риме ныне раздрасие, есть папа и есть антипапа… Точно ли так надобен ныне единый митрополит для Руси и Литвы? Так ли страшны, вопрошу, нынче католики? Наместник святого Петра в Риме, чаю, мыслит лишь о том, чтобы справиться с соперником своим из Авиньона!

Федору Симоновскому как будто не хватало доселе именно этих слов.

— «Наместник святого Петра?! » — повторил он грозно. — Кто и когда содеял римских пап наместниками Христова апостола? Глаголют, будто бы Константин равноапостольный вручил папе Сильвестру грамоту, передающую тому императорскую власть в Риме! Помыслите, насколько нелепо сие! Грамота сия — лжа есть! Ложь — орудие дьявола, и токмо на лжи и на силе меча воздвигли римские первосвященники якобы данную им власть!

Запомните! Никогда святой Петр не был в Риме! Свидетельству Евсевия верить нельзя. Но ежели даже Петр и был бы в Риме и принял там мученическую смерть, он никогда не являлся епископом города Рима! Более того, в те первые века все решалось советом, собором пресвитеров, и именно собор, а не епископ был высшей властью! И потому никак, никоторыми делы, римский епископ не может быть преемником святого Петра апостола, а тем паче — наместником Бога на земле!

Вся сия скверна мирская! И от мирского соблазна, от жажды власти, свойственной латинам, происходит! Церковь должна быть соборной, пото и причастие всем едино, по завету Христа, данному на Тайной вечере. Хлеб и вино, тело и кровь Христовы! Под двумя видами следует причащать всех, и мирян, и духовных, яко в нашей православной церкви, а не так, как у латин! Ибо един, а не двуличен Господь и не одним лишь священникам открыл путь ко спасению!

И не должно быти насилию в духовных делах, тем паче в крещении иноверных, что тоже нарушила западная латынская церковь!

Лишь наша православная церковь сохранила заветы соборности, ниспосланные Господом!

А то, что папа владеет государством, ведет войны, яко земной властитель, и прочая, и прочая, — грех, ибо Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего! » За серебро и злато продают отпущение грехов, себе присвоивши Господнее право! Это ли не грех, о коем и рещи недостойно!

О каком нынешнем замирении с латинами можно говорить, взгляните и помыслите! Начав борьбу с неверными за освобождение Гроба Господня, латины кончили тем, что, будучи союзниками василевса, захватили и разграбили Царьград, столицу православия!

Что ж, позволить генуэзским фрягам попродать наши богатства, подчинить язык наш, бросив его во снедь Европе, чтобы еще пышнее, еще развратнее жили те самые латынские епископы, что, соблюдая целибат, заводят целые гаремы наложниц, яко восточные повелители.