Эдриен встретил их в холле чичестерской гостиницы, и Динни, улучив минуту, отозвала его в сторону:

– Дядя, можно мне поговорить с вами и дядей Хилери наедине?

– Хилери пришлось уехать в Лондон, дорогая, но к вечеру он обязательно вернётся. Тогда поговорим. Расследование назначено на завтра.

Этим ей и пришлось удовольствоваться.

Когда Эдриен закончил свой рассказ, Динни, решив, что вести Диану взглянуть на тело Ферза следует не ему, объявила:

– Дядя, с Дианой отправлюсь я. Только объясните, как пройти.

Эдриен кивнул. Он понял.

Диана вошла в покойницкую одна. Динни ожидала её в коридоре, пропахшем карболкой. Муха, удручённая приближением зимы, уныло ползала по окну, которое выходило на глухую боковую улочку. Динни смотрела через стекло на тусклое холодное небо и чувствовала себя глубоко несчастной. Жизнь казалась ей мрачной и безысходной, будущее – зловещим. Это расследование, угроза, нависшая над Хьюбертом… Нигде ни света, ни отрады! Даже мысль о нескрываемой привязанности к ней Алена не утешала девушку.

Она обернулась, увидела стоящую рядом Диану и внезапно, забыв о собственном горе, обняла её и поцеловала в холодную щёку. Они молча вернулись в гостиницу. Только Диана уронила:

– Он выглядит умиротворённым.

После обеда Динни сразу же ушла к себе в номер и в ожидании дядей взяла книгу. Было уже десять, когда подъехало такси Хилери. Несколько минут спустя он и Эдриен вошли к Динни. Она заметила, что вид у обоих измученный и мрачный, но в выражении лица есть что-то успокоительное: оба были из тех, кто держится до тех пор, пока стоит на ногах. Эдриен и Хилери с неожиданной теплотой расцеловали племянницу и уселись по обе стороны постели. Динни, стоя между ними в ногах кровати, обратилась к Хилери:

– Речь пойдёт о дяде Эдриене, дядя. Я много думала. Если мы не примем мер, следствие будет ужасным.

– Да, Динни. Я ехал сюда с кучей журналистов, не подозревавших, что я имею касательство к этой истории. Они побывали в психиатрической лечебнице и страшно возбуждены. Уважаю газетчиков: они добросовестно делают своё дело.

Динни повернулась к Эдриену:

– Позволите говорить откровенно, дядя?

Эдриен улыбнулся:

– Позволяю, Динни. Ты – честная плутовка. Валяй!

– В таком случае, – начала она, взявшись за спинку кровати" – мне кажется, что самое важное – не впутывать сюда дружбу дяди Эдриена с Дианой. По-моему, просьба разыскать Ферза, с которой я к вам обратилась, должна быть всецело отнесена на мой счёт. Как известно, я была последней, с кем он разговаривал, когда перерезал телефонный шнур. Поэтому, когда меня вызовут, я могу вбить судье в голову, что это я предложила прибегнуть к вам, моим дядям, которые к тому же так ловко умеют решать всякие головоломки. В противном случае чем объяснить наше обращение к дяде Эдриену? Только тем, что он близкий друг Дианы. А тогда публика сразу начнёт делать всевозможные предположения, особенно если услышит, что капитана Ферза не было дома целых четыре года.

Наступило молчание. Потом Хилери сказал:

– Она умница, старина. Четырёхлетняя дружба с красивой женщиной в отсутствие мужа означает для публики многое, а для присяжных – только одно.

Эдриен кивнул:

– Согласен. Но я не понимаю, как можно скрыть моё длительное знакомство с обоими.

– Всё зависит от первого впечатления, – вмешалась Динни. – Я скажу, что Диана предложила обратиться к её врачу и Майклу, а я переубедила её, помня, как хорошо, в силу вашей профессии, вы умеете анализировать ход событий и как вам легко позвать на помощь дядю Хилери, большого знатока людей. Если мы с самого начала направим следствие на нужный путь, я уверена, что вашему знакомству с Ферзами не придадут никакого значения. По-моему, страшно важно, чтобы меня вызвали одной из первых.

– Это значит многое возложить на тебя, дорогая.

– О нет! Если меня не вызовут раньше, чем вас и дядю Хилери, вы оба скажете, что я пришла к вам и попросила о помощи, а я потом вдолблю присяжным то же самое.

– После доктора и полиции первым свидетелем будет Диана.

– Пусть. Я сговорюсь с ней, так что мы все будем твердить в один голос.

Хилери улыбнулся:

– Думаю, что нам так и следует поступить: это вполне невинная ложь. Я сам вверну, что знаком с Ферзами так же давно, как и ты, Эдриен. Мы встретились с Дианой впервые, когда она была ещё подростком, на пикнике в Лендз Энд, который устроил Лоренс, а с Ферзом – на её свадьбе. Словом, дружили домами. Так?

– Посещение мною психиатрической лечебницы неминуемо выплывет наружу, – заметил Эдриен. – Главный врач вызван свидетелем.

– Что в этом особенного? – возразила Динни. – Вы ездили туда как друг Ферза и человек, интересующийся психическими расстройствами. В конце концов, дядя, предполагается, что вы – учёный.

Братья улыбнулись, Хилери сказал:

– Ладно, Динни. Мы потолкуем с судебным приставом – он очень приличный парень – и попросим вызвать тебя пораньше, если можно.

С этими словами он вышел.

– Спокойной ночи, маленькая змея, – попрощался Эдриен.

– Спокойной ночи, милый дядя. У вас ужасно усталый вид. Вы запаслись грелкой?

Эдриен покачал головой:

– У меня нет ничего, кроме зубной щётки, – сегодня купил.

Динни вытащила из постели свою грелку и заставила дядю взять её.

– Значит, мне поговорить с Дианой обо всём, что мы решили?

– Если можешь, поговори, Динни.

– Послезавтра солнце взойдёт для вас.

– Взойдёт ли? – усомнился Эдриен.

Когда дверь закрылась, Динни вздохнула. Взойдёт ли? Диана, видимо, мертва для чувства. А впереди ещё дело Хьюберта!

Когда на другой день Эдриен с племянницей входили в здание следственного суда, они рассуждали примерно так.

Слушать дело в следственном суде – это всё равно что есть в воскресенье йоркширский пудинг, ростбиф или иную будничную пищу. Раз уж люди стали тратить дни отдыха на спорт и такие забавы, как присутствие при разборе несчастных дел о насильственной смерти или о самоубийстве, жертв которого давно уже не хоронят на перекрёстках дорог, вне кладбищенской ограды, значит все обычаи утратили свой первоначальный мудрый смысл. В старину правосудие и его слуги почитались врагами рода человеческого, и поэтому было естественно рассматривать такие дела в суде присяжных этом гражданском средостении между законом и смертью. Но не противоестественно ли предполагать в век, именующий полицию "оплотом порядка", что она неспособна к здравому суждению в тот момент, когда ей нужно безотлагательно действовать? Итак, её некомпетентность не может явиться основанием для сохранения устарелого обычая. Этим основанием является другое – боязнь публики остаться в неведении. Каждый читатель и каждая читательница газет убеждены, что чем больше они услышат сомнительного, сенсационного, грязного, тем будет лучше для души. Между тем известно, что там, где нет разбирательства в следственном суде, подробности чьей-то нашумевшей смерти могут не получить огласки и доследование вряд ли состоится. Когда же вместо этого молчания производится судебное следствие, а иногда и доследование, публике гораздо приятнее! Каждому индивидууму в отдельности свойственна неприязнь к людям, всюду сующим нос; но как только индивидуумы соединяются в толпу, оно исчезает. Ясно, что таким людям в толпе особенно привольно. Поэтому чем чаще им достаются места в следственном суде, тем горячее они благодарят господа. Псалом "Хвала всевышнему творцу, подателю всех благ" нигде не звучит так громко, как в сердцах тех, кто имел счастье получить доступ туда, где расследуются обстоятельства чьей-то смерти. Последнее всегда означает пытку для живых, а значит, как раз и рассчитано на то, чтобы доставлять публике наивысшее наслаждение.

Тот факт, что зал суда был полон, подтверждал эти выводы. Дядя с племянницей прошли в тесную комнату для свидетелей. Эдриен на ходу бросил: