— Ребята, помогите!.. Атакует... Заклинило...

— Каберов!..

Это Егор поручает мне поддержать Ханяфи. Я камнем бросаюсь вниз. Вижу, как «харрикейн» делает круг над самой водой, Истребитель противника сзади, не замечая меня, знай строчит по нему. Я догоняю «капрони», беру его в прицел. Огонь! Вражеская машина резко кренится, описывает кривую и, ударив левым крылом по воде, разваливается на части.

— Все, Ханяфи! — кричу я. — Пошли домой. Он тебя больше не тронет.

Да, он больше не тронет Ханяфи. Только что над водой было видно крыло «капрони», теперь и оно исчезло в пучине. На волнах еще держатся мелкие обломки самолета. Во все стороны расходятся неровные круги.

А на машине Хаметова заклинило элероны. Она разворачивается влево, и Ханяфи никак не может справиться с ней. Помогаю ему советом, оберегаю его от вражеских истребителей, веду домой. Илы уходят от нас все дальше на юг. «Харрикейны» сопровождают их. Только мы — Хаметов и я — летим потихоньку над разгулявшимся озером. Сильный боковой ветер катит по нему пенистые волны. Кажется, будто именно они, эти волны, мешают нам идти.

Дотянет ли Хаметов до аэродрома? По моему совету он уменьшает скорость и двумя ногами держит правую педаль управления рулем поворота. Только бы не отказал дающий перебои мотор. Только бы хватило сил у летчика! Ведь впереди еще почти восемьдесят километров пути над озером.

Но Хаметов держится. В районе Марьина Носа мы пересекаем береговую черту. Километров пятнадцать полета над сушей, и мотор машины Ханяфи вдруг резко сбавляет обороты. Все, он больше не тянет, и в конце концов Хаметов удачно приземляется на фюзеляж на небольшой полянке. Он выскакивает из кабины и машет мне рукой. Я делаю над ним круг и, запомнив это место, лечу домой. Вскоре техники привозят самолет Хаметова на аэродром.

По сей день я храню фоторепродукцию плаката, на котором запечатлено одно из мгновений воздушного боя наших истребителей с вражескими «капрони». В правом верхнем углу плаката художник поместил портреты всех наших летчиков — участников этого боя. Репродукции были подарены нам политотделом ВВС. А еще я храню фотокарточку Хаметова. На обороте снимка его рукой написано: «Моему спасителю и хорошему другу И.Каберову от Ханяфи».

Вот и опять мы дома, на Ораниенбаумском плацдарме. Немцы здесь неподалеку, но на этом участке фронта стоит пока что затишье. Только несметное войско сосен, охраняющее аэродром, о чем-то все время шумит, что-то таинственно шепчет,

30 августа к нам снова прилетает маленький УТ-1 полковника Дзюбы. Следом за ним на аэродроме приземляются пять штурмовиков, а немного погодя — семь истребителей «киттихаук». Из кабин выскакивают молодые веселые хлопцы с гвардейскими значками на кителях.

— Куда путь держите, гвардейцы? — интересуемся мы.

— Хотим кое-кому дать прикурить, — весело отзывается высокий, белокурый сержант.

— Нас возьмете или одни полетите?

— А мы к вам на помощь прилетели, — не то шутя, не то всерьез говорит он.

Мы переглядываемся. Армейские летчики прилетели помогать нам? И полковник Дзюба здесь. Значит, предстоит какое-то интересное задание, Вскоре всем нам (и армейцам тоже) приказано собраться в одном помещении.

— Перед вами, — Дзюба ведет указкой по карте, а потом по большому фото, — аэродром Городец. Расположен он в двадцати пяти километрах южнее Луги. На аэродроме, как вы видите, стоят Ю-88. Идет заправка самолетов. Снимок сделан два часа назад. Видимо, бомбардировщики недавно прилетели откуда-то. Ваша задача — уничтожить их на аэродроме. В северной части его насчитывается двадцать пять истребителей Ме-109. Следите, чтобы они не взлетели. Маршрут: наш аэродром, озеро Самро, Городец. В районе, затушеванном красным, — полковник Дзюба снова поднимает указку, — партизаны. На случай вынужденной посадки приземляться здесь...

Определив обязанности ведущих групп, Дзюба подал команду «По самолетам!». Восемь штурмовиков Ил-2, семнадцать «харрикейнов», семь истребителей «киттихаук» и один Пе-2 (фотограф) поднялись в воздух. Пятнадцать «харрикейнов» вооружены «эресами». На двух истребителях (майора Мясникова и моем) поставлены фотоаппараты. Мы тоже должны снимать.

Пересекаем линию фронта. Под нами железная дорога. Слева Волосово, а под крылом Большая Вруда, где 10 августа 1941 года я вынужден был приземлиться. Вспоминаю о Зинаиде Михайловне Петровой и мысленно обращаюсь к ней: «Жива ли ты, добрая русская женщина, приютившая меня в трудный час? Взгляни, мы идем над твоей многострадальной деревней, на которую сбросили столько бомб фашистские стервятники. Мы идем, чтобы отомстить. Мы обрушим бомбы на головы тех, кто принес тебе горе и несчастья. И уже скоро, скоро снова вздохнет полной грудью наша земля. И уже скоро, скоро вздохнет полной грудью Большая Вруда. В день нашей победы ставь самовар, дорогая Зинаида Михайловна. Встретимся, посидим за чайком, вспомним былое...»

Пока я про себя разговаривал с Зинаидой Михайловной, мы уже прошли озеро Самро и подошли к Городцу. Вот он, фашистский аэродром. Все как на снимке. В три ряда стоят «юнкерсы», а рядом с ними — бензозаправщики. Штурмовики сразу же идут в атаку, за ними следуют «харрикейны». Взрывы бомб, «эресов». Стоянку охватывает пламя. А наши самолеты снова и снова проносятся над ней. Одна за другой вспыхивают машины врага.

— Это вам за Низино! Это за Большую Вруду! Это вам за Ленинград! — кричу я.

Четыре «мессершмитта» пытаются вырулить для взлета. Два «харрикейна» обрушивают на них шквал огня. Выскочившие из кабин летчики бегут по аэродрому. Бегут, падают и не поднимаются.

Жидкие выстрелы зениток не смущают нас. Завершив начатое дело, штурмовики, «харрикейны», сфотографировавший результаты налета самолет Пе-2, истребители «киттихаук» уходят домой. Мы с Александром Федоровичем тоже фотографируем пылающий аэродром. Но вот аппараты отщелкали, и я слышу голос Мясникова:

— Дадим?

Командир вопросительно смотрит на меня из кабины. Я киваю головой. Он перевертывает истребитель и бросается вниз. Мы проносимся над северной границей аэродрома и из всех пушек и пулеметов бьем по стоянке истребителей. Вспыхивают еще два вражеских самолета. Собравшиеся было в большую группу гитлеровцы в панике разбегаются. Мы еще некоторое время ведем по ним огонь, потом на полной скорости догоняем своих товарищей. Я оглядываюсь. Хорошо горят фашистские самолеты! При полном безветрии густой черный дым взметнулся высоко к небу и растекается по сторонам, закрывая аэродром и окружающий его лес.

Дома мы узнали, что одновременно с налетом на аэродром Городец был нанесен удар по Сиверской. где скопились в основном вражеские истребители. Вот почему нам никто не помешал. Не потеряв ни одного своего самолета, мы уничтожили в Городце семнадцать бомбардировщиков Ю-88 и два «мессершмитта». В счет шли только те, что сгорели или были разнесены на части бомбами и «эресами». Но ведь там были и поврежденные, возможно, даже совсем непригодные к дальнейшему использованию машины.

«КАПИТАН, КАПИТАН, УЛЫБНИТЕСЬ!..»

Бои, бои. Самолетов у нас становится меньше, и командир полка формирует сводные группы из летчиков разных эскадрилий. 2 сентября утром потребовался вылет восьми наших «харрикейнов» на охрану войск в район Красного Бора. Эту восьмерку повел комиссар Ефимов. Второй восьмерке во главе со Львовым (в нее вхожу и я) приказано быть в боевой готовности. Спешу к самолету и вижу: моторист, дозаправлявший машину, разлил столько бензина, что под ней образовалась лужа. «Ну и разгильдяй!» — думаю я, подходя к мотористу.

— Это вы льете горючее на землю?

Матрос сначала пытается оправдываться, но потом умолкает и, покраснев, опускает голову.

— Вы знаете, как дорог этот бензин и как трудно доставить его сюда?

— Виноват, товарищ капитан. Больше это не повторится.

Занимаю место в кабине, усаживаюсь на парашют, привязываюсь ремнями, и все во мне кипит. Откуда у этого человека такое наплевательское отношение к делу? Надо написать о нем в «боевом листке».