— Смотрите, души павших воинов! — раздается детский крик, и его подхватывают взрослые.

Зрелище и впрямь завораживающее… Даже я, затеявший этот торжественный ритуал, не до конца представлял себе, что это может так потрясающе выглядеть. Что уж говорить о моих не избалованных яркими шоу подданных.

— Вечная память и вечная слава героям… — тихо повторяю я, провожая глазами светящуюся ленту венков.

Мы стоим на берегу до тех пор, пока эта завораживающая вереница не скрывается вдали. Моя магия уже не дотягивается так далеко, и свечи начинают постепенно гаснуть на ветру. Светящиеся мотыльки тоже улетают, как будто растворяясь в ночном воздухе, и отсюда с берега кажется, что это души павших снова возносятся на небо. Незабываемая ночь…

На следующий день весь город взбудоражен слухами о вечернем мероприятии на реке. Взбудоражен до такой степени, что даже Главный жрец Илиус встал утром с постели и решил сам провести службу в Храме, куда пришли участники вчерашнего приема в Замке. Надо ведь показать народу, что наши военные тоже верные сыны Церкви Единого. Так что все внутреннее пространство Храма заполнено сегодня людьми в мундирах, хотя конечно, и гражданских лиц здесь тоже хватает. Особенно лиц дамского пола. Что ни говори, а статные военные пользуются успехом у женщин в любом из миров.

Так что, похоже, я один сейчас скучаю на этой поминальной службе. Все остальные чем-то заняты и довольны. Военные — тем, что авторитет армии неуклонно растет, и повышенным женским вниманием. Дамы — тем, что можно безнаказанно пофлиртовать с мужественными парнями в мундирах и заодно выгулять свои новые наряды. Княгиня София привычно радуется моему сыновнему послушанию и очередному проявлению уважения к Церкви — в Храм на службу меня теперь редко когда затащишь. Фридрих же… а вот, пожалуй, не знаю, чему именно радуется этот хитрец. И радуется ли он вообще. Или только умело изображает блаженную святость на своем лице, а мечтами уже в постели какой-нибудь красотки — от них у дядюшки отбоя нет…

После службы Илиус аккуратно придерживая меня за локоть, просит немного задержаться. Ему явно донесли про загадочное вчерашнее мероприятие, и теперь любопытство борется в Жреце с тревогой: а вдруг я недоброе против Церкви замыслил — например вернуть в Минэй язычество? Ну, да… самое время об этом обеспокоиться. Особенно после того, как сам он на днях к алтарю богини Мереи припал и магии из ее источника от души хлебнул!

— Ваше Сиятельство — ласково начинает Илиус — не расскажите мне, что это за необычный магический ритуал вы проводили вчера ночью на реке?

— Магический?! — изумляюсь я, набрасывая привычную маску недалекого отрока — Что вы, Ваше Преосвященство! Там магии-то было с гулькин… клюв. Это всего лишь древняя дань памяти погибшим, я о таком в книжке когда-то прочел.

— Какой книжке? — настораживается грандмастер

— С описанием деяний великих полководцев древности. Я ее в Ордене Огня читал.

— Да…? — недоверчиво смотрит на меня Жрец — И там этот ритуал был описан?

— Ну, не совсем — признаюсь я — кое-что мы с придворным магом и от себя добавили. Сейчас ведь осень, где нам было взять зелень и цветы? Пришлось из хвойных веток венки плести. Но тоже неплохо получилось. Очень жаль, что вы плохо себя вчера чувствовали и не смогли увидеть эту красоту. Придется вам теперь год до следующего Дня Памяти ждать.

Не давая Жрецу открыть рот, я с нездоровым юношеским энтузиазмом, взахлеб начинаю рассказывать Илиусу про Зал Воинской Славы, про награждение доблестных военных, про застолье и про завершающее этот праздник факельное шествие. Он внимательно меня слушает. Я бы даже сказал, чересчур внимательно. А мне что — жалко?! Уж лучше пусть от меня подробности услышит, чем досужие сплетни от своих шпионов, собранные по всему городу. А в том, что его подчиненные занимаются в Минэе шпионажем и доносят обо всем на Остров, я более чем уверен.

— Поминать погибших — это богоугодное дело, князь. Буду с нетерпением ждать следующего Дня Памяти.

Илиус вроде, как окончательно успокоился после моего восторженного рассказа. Ничего крамольного в поминовении павших нет, и в список опасных еретиков меня вносить не за что. Так мы с ним, рука об руку и вышли на площадь, где все было подготовлено к казни Альда Кродена. Баронам здесь не часто отрубают головы, и посмотреть на это чудо, людей собралось предостаточно. На лицах горожан откровенное злорадство, военные более сдержаны. А вот аристократы свое недовольство еле скрывают. Была бы их воля, они бы это “мероприятие” демонстративно проигнорировали, но… «noblesse oblige» — благородное происхождение обязывает. Уклониться от присутствия на казни такого же дворянина, как и они сами, для них совершенно невозможно. Если только прикинуться умирающим!

Казнь собрата, еще вчера сидевшего с ними за одним столом, страшно их возмущает — это мне известно и от Фридриха, и от того же маршала Алистера. Но вот выступить открыто в защиту вора они не рискуют. Потому что на моей стороне теперь армия. Которую Кроден нагло и обворовывал. Так что сидят, как миленькие, в креслах, расставленных на широких ступенях Храма, и, скрепя зубами ждут, когда палач снесет ему голову. И это они еще не знают, что я, сволочь такая злопамятная, специально попросил Ресга, чтобы отрубленная голова преступника покатилась по помосту в их сторону. В назидание, так сказать…

Пока мы со Жрецом рассаживаемся в кресла, со стороны Замка на площадь въезжает телега с закованным в цепи преступником. Стражники прокладывают в толпе дорогу к помосту, на котором установлена плаха, там уже снимают цепи с бывшего барона и под одобрительные крики зевак затаскивают его наверх. Палач заставляет Кродена встать на колени, чтобы он еще раз выслушал свой обвинительный приговор. Чиновник канцелярии зачитывает приговор суда о признании Кродена виновным, потом княжеский указ о лишении его баронского титула и конфискации всего имущества. Отныне его имя, покрытое позором, и имена его детей вычеркнуты из Книги дворянских родов княжества Западный Эскел.

Пора князю толкнуть короткую речь, подводящую итог всему вышесказанному

— Запомните все! Такова цена за военные преступления. А преступление против армии расценивается именно как военное. Снабжение нашей доблестной армии неприкосновенно. Те, кто позарятся на него, будут казнены, самой позорной смертью, невзирая на титулы, положение и чины. А семьи преступников потеряют свои титулы, земли и все остальное имущество. Такое преступление равносильно измене родине, и ценой ему будут позор, нищета, всеобщее презрение и забвение.

Под одобрительные крики толпы, я возвращаюсь в кресло. Раздается барабанная дробь и Ресг приступает к казни. Кроден не визжит и не просит его пощадить. Он вообще сейчас не похож на себя прежнего: похудел вполовину, а на лице с обвисшими щеками появилось выражение какого-то тупого смирения. Кажется, он даже не слышал, что читал чиновник, и о чем говорил я. У меня закралась мысль, что в тюрьме его напоили чем-то из милости, чтобы он не потерял окончательно человеческое лицо. Покаяния или признания своей вины мы так от него и не дождались. Он просто покорно положил голову на плаху и прикрыл глаза.

Ресг взмахнул топором, смахивающим на секиру, и голова, отделившись от тела, покатилась по помосту в ту сторону, где сидела наша княжеская семья в окружении аристократов и высших военных чинов. Все произошло так обыденно, так просто, что у меня в душе в этот момент ничего даже не дрогнуло. Лишь София крепко сжала мою руку и опустила глаза.

Несколько дам, вскрикнув, упали в обморок, многие господа заслонили лица платками, чтобы не видеть выпученных остекленевших глаз Кродена и его скривившегося рта. Да, уж… Ресг у нас просто виртуоз своего дела! И надо бы лучше, да некуда. Народ на площади ликовал, а вокруг нас царила гнетущая тишина. Что ж, надеюсь, преподанный сегодня урок аристократами хорошо усвоен — неприкосновенных у нас нет. Настало время прощального слова. На дорожку, так сказать, чтобы было о чем подумать на досуге…