Вечером племя собралось вокруг костра. Горел кизяк, на огне жарилась баранина, кипели большие котлы. Сказитель Чагатай пел о том, как на красной скале были найдены два орленка, и его голос то поднимался до пронзительного визга, то падал до гортанного гудения. Молодые мужчины и женщины племени сопровождали песнь радостными криками, а Есугэю приходилось показывать всем любопытным птиц снова и снова, а те пищали, тоскуя по утраченному родительскому гнезду.

Мальчики, покорившие красную скалу, пили черный арак чашу за чашей, сидя в темноте у костра. Хасар стал бледным и молчаливым после второй, а Хачиун — после третьей — хрюкнул и медленно повалился на спину, чаша покатилась по траве. Тэмучжин смотрел на пламя, пока не перестал видеть все вокруг. Он не слышал, как подошел отец, да ему уже было все равно. Арак разогрел кровь, и Тэмучжину казалось, что по его венам течет радуга.

Подогнув под себя сильные ноги, Есугэй сел рядом с сыновьями. Халат, подбитый мехом, был надет на голое тело. Черный арак согревал Есугэя, к тому же он всегда говорил, что хану холод нипочем.

— Слишком много не пей, Тэмучжин, — сказал он. — Ты уже доказал, что достоин считаться мужчиной. Завтра я выполню отцовский долг — отвезу тебя к олхунутам, к племени твоей матери. — Тэмучжин бросил взгляд на отца, но тот не понял выражение золотистых глаз сына. — Мы посмотрим их дочерей, самых прекрасных на свете, и найдем ту, что согреет твою постель, когда у нее придет первая кровь. — И похлопал сына по плечу.

— И я останусь у них, пока Илак не вырастит красную птицу, — ответил Тэмучжин пустым холодным голосом.

Его дурное настроение перебило пьяное благодушие Есугэя.

— Ты сделаешь так, как говорит тебе отец, — отрезал хан и отвесил Тэмучжину крепкую затрещину, возможно, более крепкую, чем намеревался.

Мальчик качнулся вперед, затем выпрямился и в упор посмотрел на отца. Но тот уже потерял к нему интерес. Он повернулся к Чагатаю и поддержал его одобрительными криками, когда старик пустился в пляс, взмахивая руками, как орел — крыльями. Чуть позже Есугэй заметил, что Тэмучжин все еще смотрит на него.

— Я пропущу курултай и скачки, — борясь со злыми слезами, сказал Тэмучжин, когда их взгляды встретились.

Лицо Есугэя было непроницаемым.

— Олхунуты тоже поедут туда. У тебя есть Белоногий. Возможно, они разрешат тебе скакать за них против твоих братьев.

— Я бы предпочел остаться здесь, — произнес Тэмучжин и приготовился получить очередную оплеуху.

Но отец, казалось, не слышал его.

— Ты проживешь у них год, — проговорил он. — Как Бектер в свое время. Этот год будет для тебя нелегким. Но останется и много хороших воспоминаний. И конечно, не стоит тебе напоминать, чтобы ты примечал, сильны ли они, каково их оружие, сколько у них воинов.

— У нас нет вражды с олхунутами, — заметил Тэмучжин.

— Зима — пора долгая, — пожал плечами Есугэй.

На рассвете Есугэй и Илак вьючили коней. У Тэмучжина гудела голова. Оэлун хлопотала вокруг мужчин, положив спящую девочку за пазуху. Мать тихо переговаривалась с Есугэем, и в какой-то момент он вдруг наклонился и уткнулся лицом ей в шею. Это была нежность, которую они редко проявляли друг к другу, но мрачное настроение Тэмучжина ничуть не улучшилось. Этим утром он ненавидел отца так, как может ненавидеть двенадцатилетний мальчик.

В мрачном молчании Тэмучжин смазывал сбрую жиром и проверял все узелки и ремни на недоуздке и стременах. Он не даст отцу повода корить его на глазах у младших братьев, хотя их и не было поблизости. В юртах после хмельной ночи было тихо. Птенец золотого орла пищал и требовал еды, и Оэлун нырнула в юрту, чтобы дать ему кусок свежего мяса. Она будет кормить орленка, пока Есугэя не будет дома. Но Оэлун быстро вернулась, так как должна была удостовериться, что у мужа в поездке будет все, что может ему понадобиться.

Лошади фыркали и ржали, приветствуя друг друга и радуясь новому дню. На фоне этой мирной картины Тэмучжин был похож на строптивого жеребенка, готового сорваться по малейшему поводу. Мальчик не хотел жену, подобную покорной телушке. Он хотел укрощать коней и мчаться с красной птицей по степи, быть славным воином и внушать врагам страх. То, что его отсылали к олхунутам, он считал наказанием. Конечно, старший брат побывал там и вернулся довольный. Когда и Тэмучжину придет пора возвращаться, нареченная Бектера наверняка уже будет жить в юрте брата, а он, Бектер, будет мужем среди воинов.

Старший брат и был одной из причин дурного настроения Тэмучжина. Он уже привык посмеиваться над Бектером и старался, чтобы отец не относился к своему первенцу как к любимчику. Тэмучжин понимал, что в его отсутствие старший будет считаться наследником. А за год, проведенный в чужом племени, его собственные права будут почти забыты среди сородичей.

Но что он может сделать? Он знал, как Есугэй относится к непослушным сыновьям. Если он откажется ехать, его наверняка изобьют, а если будет продолжать упираться, совсем изгонят из племени. Есугэй частенько угрожал сыновьям изгнанием, когда они чересчур шумели или слишком жестоко дрались друг с другом. Он никогда не улыбался, произнося угрозы, и мальчики понимали, что отец не шутит. От одной мысли о том, как тяжко быть безродным скитальцем, Тэмучжина пробирала дрожь. Незавидная доля. Никто не будет следить за стадами, пока ты спишь, никто не поможет тебе взобраться на скалу. Одиночка обречен на голод, а если он попытается украсть еду, его почти наверняка убьют.

Самые ранние детские воспоминания Тэмучжина были полны веселой возней в юртах и перебранками с братьями. В его племени все жили вместе, и трудно было представить, каково это — оказаться одному. Тэмучжин тряхнул головой, отгоняя печальные мысли, и стал смотреть, как отец вьючит коней. Мальчик знал, что нельзя показывать чувства и что лицо его должно оставаться бесстрастным. Он слышал, как покряхтывают Есугэй и Илак, туго затягивая ремни. На этот раз в поездку брали не слишком много тюков.

Тэмучжин подождал, пока они закончат, а потом прошел мимо Илака и еще раз проверил за ним все узлы на сбруе своего коня. Отцовский воин напрягся, но Тэмучжину было наплевать на его оскорбленные чувства. Есугэй часто говорил сыну, что мужчине не следует полагаться на умения других. И все-таки Тэмучжин не осмелился проверить узлы, затянутые Есугэем. У отца был слишком уж непредсказуемый нрав. Он мог рассмеяться, найдя это забавным, а мог и затрещину отвесить за наглость.

Подумав о том, что придется ехать с отцом вдвоем, без братьев, с которыми можно было скоротать дорогу за болтовней, Тэмучжин нахмурился, а затем пожал плечами. Вытерпит и это. Это всего лишь очередное испытание. Он вытерпит гнев и Есугэя, и Отца-неба. Ведь пережил он голод и такую жажду, когда хочется укусить самого себя, чтобы напиться крови. Пережил он и суровые зимы, когда скот замерзал, а он сносил все тяготы без жалоб. Пережил и знойное лето, когда солнце обжигало кожу до волдырей. Его отец переносил такие тяготы без единого намека на слабость, показывая только бесконечную выдержку. Это воодушевляло всех вокруг него. Даже кислая физиономия Илака светлела в присутствии Есугэя.

Тэмучжин стоял рядом с лошадью, напряженный и бледный, как росток серебристой березы. Подошла Оэлун и обняла сына. Он почувствовал, как шевелится младенец у ее груди, уловил запах молока и бараньего сала. Когда мать разжала объятия, девочка проснулась и запищала. Личико раскраснелось от крика. Оэлун сунула ей сосок в голодный ротик. Тэмучжин не смел смотреть в глаза матери. А она наблюдала за горделивым и молчаливым Есугэем, взгляд которого был упорно устремлен куда-то вдаль. Оэлун вздохнула.

— Прекрати, Есугэй, — громко сказала она.

Муж ее вздрогнул, на щеках проступил румянец.

— Что-о? — начал он.

— Ты прекрасно понимаешь, про что я говорю, — перебила его Оэлун. — Ты не сказал сыну ни одного доброго слова. Ты что, хочешь ехать в молчании три дня?