Борт лайнера “Гром Господень”, где-то над Тихим океаном.,

ночь с 28 на 29 октября 2053 г.

Блокнот № 3. Заметки для книги Запись № 15

“Лайнер “Гром Господень” похож на “Титаник”, перепутавший океан с небом, а айсберг — с облаками”.

Спросил Эстер, как она оценивает подобную метафору. Эстер со свойственным ей тупым педантизмом сказала, что за внешней эффектностью этой фразы скрывается целый ряд неточностей. Попросил ее заткнуться.

Лайнер неправдоподобно огромен. Не самолет, а летающий дворец Гаруна аль-Рашида. Сам Гарун аль-Рашид, кстати, сидит в окружении своих джиннов и ифритов в центральном салоне — сыч сычом. Общаться ни с кем не хочет. Джинны и ифри-ты, должен заметить, производят сильное впечатление. Похожи на ассасинов. Эстер, конечно, скажет вам, что я никогда в жизни не видел ассасинов, и это отчасти правда. Но тем не менее сходство разительное.

Цветок моей души, разумеется, ни на шаг не отходит от своего шефа, моего уважаемого спонсора и заказчика, г-на Высокого представителя Совета Наций, Роберта Оберона Фробифишера. Узнав, какое у него второе имя, я, выражаясь без обиняков, ох-ренел. Оберон! Так и буду его звать в дальнейшем. Самовлюбленный сукин сын, вот он кто. Когда вчера вечером на приеме я заикнулся было, что рассчитывал взять с собой на Большой Хэл-лоуин И., Оберон поднял роскошную седую бровь (пари держу, что он тренируется по утрам перед зеркалом!) и возмутительно снисходительным тоном произнес:

— Дорогой мой, это же не цирк, куда берут детей. Не забывайте, с какой целью вы туда летите. Мы ждем от вас книги. Книги, а не отчета о поездке с семьей в Диснейленд!

Хотелось ему врезать, но в правой руке я держал бокал с коктейлем, а в левой — канапе с семгой. К тому же, прочтя мне эту нотацию, Оберон тут же обернулся к какому-то хмырю, разгуливавшему среди гостей с постной пуританской рожей, и начал: “Преподобный Хостер (а может, Фостер или Шустер — я не расслышал) , разрешите представить вам прославленного писателя, создавшего одну из лучших в мировой литературе книг, посвященных нашему движению…” и так далее. Я предпочел раствориться в толпе.

Если бы не моя добрая фея, познакомившая меня с оберо-новским пиарменом, Иван так и остался бы в Хьюстоне. Но пи-армен, довольно скользкий с виду тип, взялся посодействовать. Якобы ревностный почитатель моего таланта. Я спросил, что ему больше нравится: “Белая Заря” или “Пантера в мехах”. Он улыбнулся улыбкой Мудрого Змия и признался, что первую книгу не читал, потому что профессия выработала у него идиосинкразию к любой пропаганде, а про вторую ничего не слышал. Оказалось, что он любит мои ранние стихи и “Песочный город”. Самое поразительное, что при всей своей внешней рептильности он и вправду нам помог. Иван теперь помощник оператора в съемочной группе WBC, которая летит на одном с нами воздушном корыте, только этажом ниже. Представляю себе негодование Оберона, когда он узнает, как его провели!!!

Лететь предстоит еще не то шесть, не то семь часов. После захвата “Гавриила” экзосферные прыжки стали как-то непопулярны. Да и к тому же там, куда мы летим, нет подходящей посадочной площадки для субкосмических челноков. Скажу честно — мне все больше кажется, что там вообще ничего нет. Посмотрел на карте — жуткое место. Дыра дырой. Незабываемое Конаково по сравнению с ним просто столица мира…”

Сантьяго почувствовал на себе чей-то взгляд и быстро захлопнул блокнот. Старомодная паркеровская ручка с золотым пером выскользнула у него из пальцев и потерялась где-то в меховых джунглях устилавшего пол ковра.

— Прошу прощения, — с едва заметным французским акцентом произнес сидевший в кресле через проход седой господин с большим носом и мохнатыми белыми бровями. Сантьяго мог поклясться, что еще десять минут назад, перед тем как он углубился в свои записи, это кресло, как и большинство кресел в салоне первого класса, пустовало. — Я не хотел вам мешать. Но наблюдать за чужим вдохновением всегда так увлекательно… — Он наклонился и выудил “Паркер” Мондрагона из густого меха дорожки. — Великолепная старинная вещица, господин Монд-рагон. Вполне достойная писателя вашего уровня.

— Мы знакомы? — резко спросил Сантьяго. — Простите, но я не припоминаю…

Незнакомец добродушно улыбнулся в жесткие, торчащие серебряной щеточкой усы.

— Боюсь, что нас не успели представить друг другу, хотя я про вас много слышал и несколько раз видел ваши интервью в сетевых новостях. Мое имя Морван де Тарди, я исполняю обязанности консула Евросоюза в Хьюстоне. Простите старику досужее любопытство, но не приходилась ли вам родственницей графиня Сабина де Мондрагон, скончавшаяся четыре года назад в Ницце?

Сантьяго смерил его подозрительным взглядом.

— Тетя Сабина была младшей сестрой моей бабушки. Вы ее знали?

— О да, — де Тарди покачал головой. — Дело в том, что по мужской линии графиня приходилась выучкой моему прадеду, Жюлю де Тарди, барону де Монтеспан. Таким образом, мы с вами в некотором роде родственники, хотя и очень дальние.

— Мне теперь, очевидно, следует называть вас “дядюшка”? — осведомился Сантьяго. — Должен предупредить честно: родственные чувства во мне не очень-то сильны.

Морван де Тарди успокаивающе похлопал его по руке.

— Не беспокойтесь, я не навязываюсь. Я, собственно, направлялся в бар, но вы были так живописно погружены в свои раздумья, что я просто не мог не остановиться у вашего кресла.

Мондрагон с сомнением посмотрел на свой блокнот.

— В бар? А ведь это не самая плохая мысль…

“Какого черта, — подумал он, — я сижу здесь трезвый как младенец в ожидании чуда! А чуда не будет, потому что его высокопревосходительство Оберон не отпускает Дану от себя ни на шаг. И у меня нет ни малейшего резона оставаться трезвым и блюсти этот дурацкий обет, который меня к тому же никто и не заставлял давать…”

— Составите мне компанию? — спросил де Тарди, пружинисто поднимаясь с кресла. — Буду польщен.

— Бросьте. — Сантьяго убрал блокнот в недра своего атташе-кейса и закрыл его на папиллярный замок. — Это я должен чувствовать себя на седьмом небе от счастья. Сам консул Евросоюза предлагает мне опрокинуть по стаканчику. Кстати, дядюшка, что вы обычно пьете?

— Старое бургундское или хороший арманьяк. В этих вопросах, дорогой племянник, я консервативен.

— Приятно иметь дело со знатоками, — восхитился Монд-рагон. — Я не оскорблю ваше эстетическое чувство, если буду пить водку?

— Отнюдь, — усмехнулся де Тарди. — Я вас отлично понимаю — близкое соприкосновение с русской культурой бесследно не проходит.

Они прошли по устланной ковром дорожке до конца салона и, спустившись на несколько ступенек, оказались в уютном полутемном баре. Откуда-то сверху лилась приглушенная музыка, за спиной бармена сверкали и переливались сотни разноцветных бутылок всевозможных форм и размеров.

— А вы что-то имеете против русской культуры, дядюшка? — спросил Сантьяго, внимательно изучая роскошную витрину бара.

— Что? А, нет-нет. Ничего серьезного. Правда, одно время меня ужасно раздражала их безумная привычка пить за обедом крепленые вина. Но в целом — великолепная культура, прекрасный, очень талантливый народ… Собственно, и сама Стена, к которой мы с вами так неотвратимо приближаемся, в значительной степени обязана своим происхождением русскому гению.

Мондрагон снисходительно улыбнулся.

— Вы имеете в виду историю о застрелившемся физике ? Но ведь это легенда… — Он повернулся к бармену, изображавшему нетерпение. — Двойную “Смирновскую” со льдом и лимоном, пожалуйста.

Де Тарди пощипал жесткий серебряный ус.

— Легенда? Едва ли… Скорее — тайна, о которой многие слышали и в которую мало кто посвящен до конца.

Он указал на бутылку с пожелтевшей от времени этикеткой, скромно расположившуюся в нижнем ряду пирамиды.

— Принеси-ка мне вон ту бутылочку, сынок, — сказал он бармену. — Судя по этикетке, это “Шато-дю-Лак” урожая 2003 года. Неплохой год, кстати, последующие ему и в подметки не годятся.