— Эта врачи... Собственно говоря, они мне запретили спиртное совсем, но я не собираюсь следовать их бесценным советам. Ваше здоровье!

Он выпил первым — вполне возможно, намекая Мазуру, что бояться его угощения не следует. Не без житейского цинизма Мазур подумал, что это ни о чем еще не говорит: в конце концов, яд можно заранее нанести на внутреннюю поверхность рюмки так, что он будет совершенно незаметен. Но превосходную канью выпил без колебаний: вряд ли генерал Чунчо пригласил его, чтобы отравить, скорее уж, учитывая его биографию и стиль, подослал бы декадента с пистолетом.

— Кстати, о врачах, — непринужденно продолжал дон Себастьяно. — Для меня примером в этом отношении служит покойный Хью Хефнер. В одном из интервью незадолго до смерти он говорил интересные вещи. Мне восемьдесят два года, сказал он, и без виагры я уже ни на что не способен. Но секс мне необходим каждый день. Мой врач мне сказал: Хью, если ты и дальше будешь лопать виагру, оглохнешь совершенно. Я ему ответил: лучше я буду со слуховым аппаратом, чем останусь без секса. В этом что-то есть, не правда ли?

— Пожалуй, — светски сказал Мазур.

Со стены, с большой застекленной фотографии на Мазура снисходительно-устало взирал дон Астольфо, полуприкрыв глаза тяжелыми веками. Совершенно такую же фотографию Мазур видел когда-то в доме Ольги. И на этой в углу было написано несколько строк с размашистой подписью.

Дон Себастьяно перехватил его взгляд:

— Неделю назад приключился занятный случай, знаете ли. Мой правнук — ему двенадцать — спросил меня: «А кто такой Дон Астольфо?» Можно ли было себе такое представить двадцать лет назад? — и продолжал с некоторой грустью: — Все проходит... В учебнике истории для старших классов Астольфо отведено не более трети странички: был когда-то такой президент, за ним числятся как определенные достижения, так и серьезные недостатки, порой выливавшиеся в нарушения демократии... И все. — Он вновь наполнил рюмки, полную Мазуру и половину себе. — Вы, может быть, не поверите, адмирал, но Астольфо не был недалеким тираном. У него были идеи, у него была программа. Мы с ним тогда полагали, что поступаем правильно, что именно так и следует поступать...

Мазур мог бы сказать: жил-был когда-то человек, тоже считавший, что поступает правильно, что иначе и нельзя поступать. И звали его Адольф Гитлер. Но не стоило здесь, за этим столом воевать с безвозвратно сгинувшими призраками...

— Я немного о вас слышал, — сказал дон Себастьяно. — Вы стали адмиралом нашего флота, возглавляете некий суперсекретный отдел... что же, хочу сразу внести ясность: мы с вами в одной лодке. Я по- прежнему — член правления концерна «Барридадо Куинес», и акций у меня гораздо больше, чем было двадцать лет назад. Вы ведь знаете, что наш концерн — главный партнер России в строительстве каскада ГЭС на Ирупане?

— Знаю, — сказал Мазур.

— Так что мм, как и двадцать лег назад, в одной лодке. Чему я только рад. Вы — не тот человек, которого мне бы хотелось иметь противником...

— Комплимент за комплимент, причем искренний, — сказал Мазур. — То же самое я могу сказать о вас, дон Себастьяно.

— Ну, вы чересчур высоко цените старика... Все в прошлом.

Черта с два, подумал Мазур. Этакий дедушка еще многих переживет — хочется надеяться, что не нас…

— В связи с тем, что мы, как оказалось, по-прежнему плывем в одной лодке, я хотел преподнести вам маленький подарок.

Он без усилий встал, энергичной походкой отошел в угол и вернулся с тростью из темно-красного дерева. Серебряная рукоять была пошире мужской ладони и заканчивалась навершием в виде массивного орлиного клюва. Остановился перед Мазуром. Мазур тоже встал, сказал нерешительно:

— По-моему, мне это пока что ни к чему...

— Не спешите, — усмехнулся в роскошные усы дон Себастьяно. — Вот эта планка сдвигается вниз. Потребуется определенное усилие — ну, не более того, какое нужно, чтобы нажать на спуск пистолета... Но самопроизвольно ни за что не сработает...

Он с видом фокусника развел руки далеко в стороны. В левой у него осталась пустотелая трость, а в правой — длинный, трехгранный стальной клинок. Только теперь Мазур оценил, что рукоять трости — крайне удобный эфес шпаги.

Со щелчком вогнав клинок в ножны-трость, Авила протянул ее Мазуру:

— У нас категорически не принято отказываться, когда дарят оружие. Вы же не хотите нанести мне смертельную обиду?

— Конечно, нет, — сказал Мазур.

Принял трость и удивился ее тяжести — словно не из дерева, а из железа — хотя это было, несомненно, дерево. Взвесил на руке: пожалуй, такая трость сама по себе могла служить неплохим орудием рукопашного боя. Дон Себастьяно пояснил:

— Это дерево кебрачо, самое тяжелое и прочное на континенте. В переводе с испанского — «ломатель топоров». Об него и в самом деле ломаются обычные топоры, нужна специальная сталь. Корабль из него строить нельзя — потонет, а вот мостовые и железнодорожные шпалы из кебрачо служили долгими десятилетиями, кое-где до сих пор еще служат... Ну как, адмирал, такая трость вам может и пригодиться?

— Вполне вероятно... — сказал Мазур, когда они вновь уселись за стол.

— При необходимости можно имитировать легкую хромоту... Лет тридцать назад один мой сослуживец попал в нешуточный переплет, будучи без оружия, и остался жив только благодаря подобной трости... Неужели вы недовольны? У вас характерное выражение на лице...

— Нет, тут другое, — сказал Мазур. — Подарок и в самом деле отличный, я вам искренне благодарен. Вот только у русских принято делать ответные подарки, но я совершенно не представляю...

— Сделать ответный подарок гораздо проще, чем вам представляется, — сказал дон Себастьяно серьезно. — Я не только член правления концерна и его крупный акционер, но и начальник службы безопасности. По долгу службы внимательно отслеживаю ситуацию в стране. И не так уж мало знаю об эскадре гринго, о том, что готовится в Месаудеро — и о том, как хитро это готовится. Ничего похожего на старые классические военные перевороты или мятежи сепаратистов. Мир меняется, а с ним и некоторые технологии... Откровенно говоря, эти асиендадо меня порой просто злят — как пережитки прошлого. В Европе с господством земельной аристократии покончили давным-давно, а у нас она еще представляет определенную силу, порой изрядно мешающую финансово-промышленным группам. Но разговор не о том... Адмирал, мы слишком много вложили и в совместные с вами проекты на Ирупане, и в нефть. И мы слишком многое потеряем, если сюда вновь влезут гринго и вытеснят вас. Эта лишенная всякой лирики прагматика и делает нас вашими вернейшими союзниками. Лирика сплошь и рядом только портит дело, а вот прагматика — наоборот... — он смотрел на Мазура прямо- таки со снайперским прищуром. — Сеньор адмирал, в вашей ЧВК есть иностранный агент. Я думаю, вам не нужно объяснять, чей? Отлично... Беда в том, что у меня нет конкретики, одни только косвенные данные, но их комплекс достаточно убедителен. Вы ведь знакомы с такими ситуациями?

— Знаком, — кивнул Мазур.

— К сожалению, сеньор адмирал Самарин отнесся к моей информации, я бы сказал, несколько легкомысленно. Я знаком с ним три года, успел убедиться, что это хороший профессионал, но и у лучших профессионалов случаются промашки. Если бы вам удалось убедить его все же заняться расследованием, это было бы для меня лучшим подарком, кстати, и для вас тоже. Я, как вы понимаете, имею в виду не вас лично...

— Что у вас есть? — спросил Мазур.

— Я вам все расскажу подробнейшим образом, — заверил дон Себастьяно. — Скрывать что-то не в моих интересах...

И снова — декорации в стиле Джеймса Бонда. Правда, оставаться в них предстояло недолго...

Ничего не скажешь, в свое время американцы из «Петро» позаботились о максимальных удобствах для здешних своих «белых воротничков» — ресторан «Касабланка», где Мазур в одиночестве сидел за столиком, интерьером не уступал иным столичным. Ну, а когда Васкес нефтепромыслы национализировал, он, естественно, не стал ничего менять — чтобы спецы работали в прежнем комфорте и уюте. И даже повысил жалованье процентов на десять. Вот они и не подумали разбегаться — уехали только около десятка из. сотни с лишним иностранцев, остальные здраво рассудили, что от добра добра не ищут...