Тут служанка вынесла и поставила у спуска к воде две большие сумы с провизией и отдельно, поклонившись, протянула мне узелок с завтраком.

— Остальные скоро выйдут, — сообщил Тесий, — но у вас есть немного времени, подкрепитесь перед дорогой.

Поскольку на общую трапезу попасть сегодня не получилось, и желудок давно грозил прилипнуть к позвоночнику, я немедленно последовала его совету и, устроившись вместе с Зои на верхней ступеньке, раскрыла узелок. Пахнуло копченым мясом с пряными травами, и рядом тут же мелькнул рыжий мех. Острая мордочка ткнулась в содержимое и разочарованно поникла. Полные укора зеленые глаза уставились на меня, потом перебежали на спящего младенца и заинтересованно прищурились.

— Ещё раз увижу этот взгляд, хвост надеру, — сурово отчитала я паршивца. — Вот, держи, — протянула я ему холодную утиную грудку. — Сырое обещаю по возвращении.

Хруст притворно-пристыженно прижал уши и с видом крайнего отвращения принялся за угощение.

— Это вульпис? — поразился Тесий.

— Да, я думала, вы не слишком разбираетесь в животных.

— Но не настолько же! — Он потянулся коснуться зверька, однако Хруст, которого я и Бланка и так затискали, на сей раз фамильярности не спустил и щелкнул зубами. Тесий отдернул руку и выпрямился. — Вижу, у вас появился грозный страж, мне теперь спокойнее. Как вам удалось его приручить? Не знаю больше ни одного случая, чтобы они шли к человеку.

— Наверное, во мне есть… звериный шарм, — предположила я, вытаскивая огромный кусок пшеничного хлеба и представляя, как вопьюсь в него зубами.

Настроение у меня, несмотря на предстоящую нелегкую поездку, было отличным.

— И вы этим бессовестно пользуетесь, — улыбнулся Тесий и тут же слегка нахмурился. — Но вы так замерзнете в одном платье.

— Брат сейчас принесет плащ и дорожную обувь. А вот и он!

Тесий обернулся через плечо и сдержанно мне поклонился.

— Засим я попрощаюсь до вечера. Берегите себя, Лора.

Я кивнула в ответ, и он направился к паласу. Хруст оторвался от утки и ощетинился на приближающегося Людо.

— Не смей. Только ваших склок сейчас не хватало, — тихо, чтобы не разбудить Зои, но твердо сказала я, и он, фыркнув, перепрыгнул перила и скрылся из виду.

Людо проводил Тесия долгим взглядом, кинул на землю башмаки, набросил мне на плечи плащ и, уперев ногу в бортик, наклонился ко мне:

— Не удалось их уломать, чтоб и я поехал?

— Неа, — шепнула я. — Сам виноват, нужно было учиться с младенцами обращаться. И меня учить.

Он мельком взглянул на Зои, отнял у меня пшеничный ломоть, выскреб пальцами весь мякиш, затолкал себе в рот и вернул корку.

— Ты же только что с завтрака! — возмутилась я.

— У тебя там ещё здоровенный кусок пирога лежит. А двух баулов жратвы вам на день за глаза и за уши.

Я поскорее принялась за пирог, на всякий случай держа его так, чтобы Людо не дотянулся, но хлебную корку тоже не выкинула — сложила обратно в узел. После стольких лет впроголодь просто рука не поднималась выбросить что-то, что хоть немного вкуснее картофельных очистков.

— Нас сегодня, между прочим, не меньше двадцати миль разделит, — проворчала я. — Скажи мне что-нибудь доброе на дорогу.

Для тех, кто никогда не расходился дальше разных концов одной деревни, расстояние весьма приличное.

— Если вот этот, — дернул Людо затылком в ту сторону, где скрылся Тесий, — отпустил, значит ничего с тобой не случится. А не вернешься, я где угодно найду и приведу назад.

Я фыркнула, но на душе потеплело.

— Подержи младенца, — попросила я, встряхнув руку от крошек.

— Это ещё зачем? — брезгливо отодвинулся Людо.

— Чтоб я обувь переодела.

— Нет уж, поступим наоборот. А это держи сама.

— Вообще-то «это» зовут Зои.

— Да хоть Праматерью, — возразил он, опустившись на одно колено, и стянул с меня туфли, в которых ощущался каждый камешек, — я её в руки не возьму. Мне было пять, когда отец впервые со мной заговорил, а с тобой и того позже. И это правильно, дети — забота женщины. А чужие ублюдки и подавно.

— Да, наверное, это правильно, — рассеянно отозвалась я, притопнув, чтобы утепленный башмак сел плотнее, и подставила вторую ногу.

Брат удивленно вскинул глаза.

— Наверное?

Послышавшийся наверху шум и голоса подсказали, что сюда вот-вот спустятся остальные участники похода. Людо оглянулся по сторонам, вытащил из-за голенища нож и задрал мне подол.

— Что ты делаешь?!

— Уверенность уверенностью, а осторожность никогда не повредит, — сообщил он, привязывая мне короткий клинок повыше колена и серьезно взглянул в лицо. — Ты просто едешь с ними, смотришь во все глаза и не спишь во время разговоров. Всё. Никаких глупостей. Поняла?

— Да поняла я, поняла, — нервно отозвалась я, — подол опусти.

Он оправил платье и выпрямился как раз в тот момент, когда на лестнице показались рыцари во главе с Бодуэном. Поднявшаяся со скрипом решетка пропустила ладью. Я встала, бережно придерживая Зои и чувствуя себя во всех смыслах на перепутье. С одной стороны приближались мужчины, с другой — лодка, а я стояла посередине, держа в руках чужую жизнь и не зная, что принесет сегодняшний день: очередную ложную надежду или долгожданное избавление.

Когда мы уже отчаливали, на лестнице мелькнула тень, оттолкнулась от последней ступени, пронеслась по воздуху рыжей кометой и приземлилась в ладье на все четыре лапы.

— Он поедет со мной, — вздернула я подбородок, готовясь отстаивать питомца, но никто из мужчин и не подумал возражать.

Хруст пристроился рядом, положив мордочку мне на колени, и только уши поворачивались миниатюрными мохнатыми парусами. От его негромкого урчания на душе стало уютнее, как и от сопения Зои. Я склонила голову к плечу, изучая пухлощекое лицо с оттопыренной губой: а заботиться о детях в принципе не так уж трудно. Особенно когда они спят.

Водная часть пути, самая короткая, прошла незаметно: я рассматривала надувающееся от ветра полотно, пестревшее искусно вышитыми сценами из истории, и слушала плеск весел.

Едва судно подошло к берегу, колокол вдали надтреснуто возвестил третий час[24].

В сосновой рощице нас ждали четыре лошади: для Бодуэна, Пэтра, ещё одна вьючная и четвертая — жемчужно-кремовая кобылка для Альбрехта и нас с Зои. При виде сидения с низкой спинкой, ухватом для правой руки и дощечкой для ног, пристегнутого сзади кожаными ремнями к седлу Альбрехта, к горлу подскочил недавний пирог: трястись боком несколько часов, ещё и с младенцем на руках — за кого они меня принимают?![25] Я до последнего надеялась на что-то вроде повозки…

Альбрехт заметил мой взгляд и осторожно забрал Зои, умело пристроив её головку на сгиб локтя.

— Не волнуйтесь, леди, у Игруньи легкая нога и ровный ход. Как начнете уставать, дайте знать, будем делать привалы.

От спокойного почти ласкового, насколько это возможно у такого старого прокаленного рыцаря, тона стало чуточку легче. Подошедший Пэтр предложил подсадить меня.

— У вас там все в порядке? — позвал Бодуэн.

Он уже гарцевал верхом с внушающей зависть непринужденностью. Серый в яблоко конь горячился и прядал ушами, словно мечтал лишь об одном: понести всадника наперегонки с ветром.

— Все путем, ваше высочество, — откликнулся Альбрехт. — Только вот оно что: давайте-ка я младенца возьму, а леди пусть её сзади спокойно едет.

— Что за вздор! Зачем мы её тогда взяли? Ничего с ней не случится, леди Лорелея крепче, чем кажется. Ноша ей по плечу.

Я ответила злым взглядом, решительно поставила ногу в стремя, ухватилась за луку седла и, сцепив зубы, вскарабкалась на сидение. Выпрямившись, высокомерно посмотрела на Бодуэна, и он отвесил шутливый поклон, признавая победу.

— Дайте мне Зои, Альбрехт, — спокойно сказала я, протягивая руки. — Никакая сила на свете не заставит меня выронить её.