— Вы знаете Парнелла с детства, но до сих пор не заступились за его честь. Большинство людей говорят мне, что их друг не мог этого сделать, что он слишком хороший парень, что он никогда никого не обидит. Я нахожу интересным тот факт, что вы не заступаетесь за него подобным образом, Блейк. Как будто вы знаете что-то такое, чего мы не знаем о Парнелле и пропавшей женщине.

— Вы хотите, чтобы я под запись сказала стандартную чушь, которую все говорят? Так вот, он этого не делал. Я не обязана защищать Питера, но прямо сейчас я должна проверить Бекку и ее мать и организовать нашу поездку в больницу, чтобы проверить Питера.

После этого я ушла, и да, Ранкин окликнул меня, но я не была арестована. Мне не нужно было продолжать разговор ни с ним, ни с кем-либо из них. Я знала правила и знала, как далеко они могут зайти. Я ничего не выиграю, если поговорю с Ранкином и Данли, но то, что я скажу, может навредить Питеру позже. Он был невиновен в исчезновении Беттины, но если что-то пойдет не так, его могут обвинить в том, что он сделал с Дикси. Возможно, нападение или даже удержание кого-то против его воли. Да кто ж его знает? Если местные копы захотят сделать из этого большую шумиху, они это сделают. У Питера может быть больше проблем, чем просто колотая рана. Конечно, он должен был пережить последнее, чтобы беспокоиться о первом. Неужели я действительно думала, что Питер умрет от того, что сделала Дикси? Нет, но у меня в груди что-то сжалось, и я уже не был так в этом уверена.

Эдуард сообщил нам, что Питер в операционной. Донна уже была там вместе с Бернардо. Шериф Руфус и его жена Марисоль все еще отсутствовали, и никто не знал, где они. Подполковник Франклин предложил отвести Бекку к ним в номер, чтобы она провела время с их дочерью, но мне пришлось отказать ему. Пока Эдуард не скажет, что я могу отпустить ее, Бекка останется со мной.

Полиция все еще опрашивала народ — Мику, Натэниэла, Ру, Родину, Брэма и Никки. Я не поняла, зачем им понадобилось допрашивать Никки — его ведь даже не было рядом с бассейном, — но полиция настояла. Как только появился детектив Ранкин, полиция вдруг резко заинтересовалась во всех, кто со мной приехал. Или они просто хорошо делали свою работу, а я параноила. Какой бы ни была причина, я вдруг осталась без телохранителей и без своих любимых. Но вместо того, чтобы нервничать, я вдруг почувствовала облегчение, словно мне было необходимо остаться одной. Было почти стыдно за то, что я повела Бекку обратно в ее комнату, чтобы она могла переодеться — как будто мне требовалось разрешение от Никки или еще кого-то, чтобы пойти куда-нибудь без моих ребят. Отель кишит полицией, так что, полагаю, я в безопасности.

Голова Бекки поравнялась с моим плечом. Она сжала мою ладонь и мы вместе пошли по коридору, покачивая руками. Ей всегда нравилось вот так качать руками, но то, что кажется милым у шестилетнего ребенка, было немного странным для одиннадцатилетнего. Или я просто внезапно поняла, что скоро она станет выше меня. Если ее голова уже сейчас достает мне до плеча, то к тому моменту, как ей стукнет четырнадцать, она будет с меня ростом — прямо как Питер когда-то. Она может и не вырасти так сильно, как он, но я читала, что если взять рост мужчины и вычесть пять дюймов, то вы получите его рост в женском варианте. А если добавите к женскому росту пять дюймов, то это будет мужская версия. Не знаю, насколько это правда, но мне нравилась идея быть мужчиной в пять футов и восемь дюймов ростом (172 см., т. е. у Аниты 5’3 — это 160 см. — прим. переводчика). Если мы берем за основу рост Питера, то Бекке предстояло дорасти как минимум до пяти футов и десяти дюймов (177 см. — прим. переводчика).

— Тетя Анита. — Ее голос был куда серьезнее обычного. Я ждала, что она продолжит свою мысль, но она молчала. Я уставилась на нее, пока мы шли в сторону номера, но она по-прежнему ничего не говорила. Она смотрела под ноги, пока мы шли, покачивая нашими руками взад-вперед, как будто не понимала, что делает это автоматически. Может, это просто ее успокаивало.

— Что такое, Бекка? — Спросила я.

— Тетя Дикси говорила странные вещи возле бассейна перед тем, как Питер увел ее.

Мой живот скрутило и я чуть не споткнулась на ходу. Мне не хотелось обсуждать произошедшее с Беккой. Чертовски не хотелось говорить с ней об этом, когда мы только вдвоем. Натэниэл куда лучше меня справлялся с детьми, а Мика на всех действовал успокаивающе. Одна из вещей, которую я усвоила, это что когда называешь кого-то своей второй половинкой или половинками, это вовсе не значит, что ты без них не целый. Это просто значит, что ваши сильные стороны простираются на разные сферы жизни. Обсуждать с одиннадцатилетней девочкой отношения, которых на самом деле не было между мной и ее папой… Черт, может, и не существовало нормального варианта обсуждения этой темы. Я просто чувствовала себя неуютно и хотела, чтобы мои мужчины оказались рядом. Конкретно в эту минуту я бы лучше столкнулась лицом к лицу с плохими парнями, чем обсуждала такие темы.

Я глубоко вздохнула и сказала:

— Какие вещи?

— Что вы с папой были… ну, как парень и девушка. Что вы встречались. Это ведь неправда?

Я была на сто процентов уверена, что Дикси выразилась совершенно иначе, но будем работать с тем, что есть.

— Нет, мы с Тедом не встречались.

— Это хорошо, потому что он может встречаться только с мамой, правда? — Она остановилась посреди коридора, все еще держа меня за руку, так что мне тоже пришлось остановиться. Она уставилась на меня своими искренними карими глазами — так откровенно, с такой надеждой услышать правду. Она практически не изменилась с тех пор, как ей было шесть. — Я о том, что ты ведь встречаешься с дядей Натэниэлом и дядей Микой, а они встречаются друг с другом. Но ведь это не то, что стали бы делать мама с папой, правда? Они ведь не встречаются с другими людьми?

— Все так, они моногамны.

— А ты поли… как его там. — Сказала она.

Я не сдержала улыбки.

— Полиаморна, да.

— Но папа с мамой не полиаморны, они моногамны.

— Да.

— Тогда почему мамина подруга говорила такие вещи?

— Я не знаю, почему она это делала.

— Она сумасшедшая?

Я вспомнила лицо Дикси.

— Если честно, я допускаю такой вариант.

Я обняла Бекку, прижимая свою щеку к ее макушке.

— Пойдем переоденем тебя во что-нибудь нормальное. — Сказала я.

— Можно я надену розовое платье?

— Только не говори, что ты привезла с собой лишь розовое платье.

Она отстранилась и улыбнулась мне.

— Одно розовое платье. Но у меня также есть розовые шорты, розовые сандалии и мои розовые ковбойские сапоги, а еще — розовые футболки!

Я рассмеялась.

— Тебе не кажется, что это перебор с розовым для одной поездки?

Ее улыбка стала шире и я встрепала ей волосы. Я рассмеялась и она присоединилась к моему смеху. Мы добрались до двери номера, все еще посмеиваясь. Я засунула руку в карман, чтобы достать карточку от двери.

— Почему ты никогда не носишь розовое, тетя Анита?

— Не могу сказать, что это мой цвет. — Сказала я, просовывая карту-ключ в дверной замок. Индикатор загорелся зеленым. Я открыла дверь, и в этот момент из-за угла в коридоре раздался глубокий голос:

— Я бы хотел увидеть тебя в розовом, Анита.

Я быстро втолкнула Бекку в номер, велев ей переодеться, и развернулась в дверях в тот момент, когда показался обладатель этого голоса. При росте почти в семь футов (213 см., в «Обсидиановой Бабочке» упоминается, что он выше Дольфа, чей рост 6’8 (203 см.), т. е. что-то в промежутке между этими двумя цифрами — прим. переводчика) его абсолютно лишенная растительности голова практически касалась потолка. Он оставил узкую черную вандейковскую бородку и усы. Это придавало его лицу форму и контраст, чтобы не только черные дуги бровей создавали на нем хоть какое-то подобие цвета. Некоторые женщины могли бы назвать его красивым, но я не рассматривала его в подобном смысле, потому что слишком хорошо его знала. Эти глаза были не просто темно-карими, как у детектива Ранкина. Они были черными, как у Ру с Родиной. Я задумалась, не было ли у него в роду уэльцев. Так или иначе, его взгляд меня слишком тревожил. Эти глаза были настолько глубоко посажены, что напоминали пещеры.