Заголовками об инциденте на озере Мотосу газеты пестрели еще несколько дней подряд. Полиция префектуры Яманаси при поддержке Сил самообороны устроила настоящую дикую охоту за десятью членами экстремистской группировки, убежавшими в горы. Троих застрелили, двоих тяжело ранили, четверых (в том числе одну женщину) арестовали. И только один канул без вести. Обо всем этом газеты трубили чуть не на каждой странице. На таком фоне новость о сборщике взносов за телевидение, пырнувшем студента, тут же забылась.

Можно было не сомневаться: госкомпания «Эн-эйч-кей» вздохнула с неописуемым облегчением. Не случись этой чертовой перестрелки, вся журналистская братия тут же накинулась бы и на систему поборов за гостелевидение, и на методы работы всей организации в целом. Сразу припомнили бы и то, как в начале года, освещая скандал о взятках по делу «Локхид»[32], якобы независимая компания «Эн-эйч-кей» плясала под дудку правившей тогда Либерально-демократической партии и все новостные программы перед выпуском в эфир передавались на цензуру властям с подобострастными уточнениями: «Можно ли это показывать?» Самое поразительное, что это происходило ежедневно, систематически. Бюджет «Эн-эйч-кей» утверждался на заседаниях парламента, и руководству корпорации было очень трудно понять, какие финансовые репрессии их ожидают, если они, не дай бог, не уловят линию партии и правительства. Да и в рядах ЛДП давно уже относились к «Эн-эйч-кей» как к органу партийной рекламы. А потому простые японские налогоплательщики все чаще задавались вопросом, чью же идеологию им подсовывают под видом «независимого вещания», — и, естественно, все реже соглашались за это платить. Посылать вымогателей из «Эн-эйч-кей» куда подальше уже становится нормой для любого здравомыслящего человека.

Не считая этих двух происшествий — перестрелки на Мотосу и ножевого ранения от «Эн-эйч-кей», — все остальные события исследуемого периода Аомамэ помнила хорошо. Все происшествия, аварии, скандалы и прочие мало-мальски значимые новости тех трех месяцев ее память хранила надежно. И только две новости в голове отсутствовали, как ни ищи. Почему?

Может, у меня какое-то завихрение в голове, размышляла она, из-за которого я то ли избирательно проглядела при чтении, то ли напрочь забыла именно эти два события?

Аомамэ закрыла глаза и с силой потерла пальцами веки. А что? Такое ведь тоже вполне возможно. Допустим, у меня в мозгу появилась особая функция, отвечающая за искажение реальности, которая выбирает определенные события — и будто набрасывает на них черное покрывало, чтобы я их не заметила или не запомнила. Такие, например, как смена оружия и формы у полицейских, строительство американо-советской базы на Луне, нападение сборщика взносов «Эн-эйч-кей» на студента, перестрелки между полицией и экстремистами на озере Мотосу…

Но какая связь между всеми этими событиями?

Как тут ни рассуждай, связи нет никакой.

Аомамэ взяла ручку, постучала кончиком по нижним зубам. Цок-цок. И включила воображение.

Неизвестно, сколько времени прошло, пока она наконец не сообразила.

Что, если проблема не во мне, а в окружающем мире? И это чертово завихрение произошло не внутри моей головы или психики, но в системе, которая управляет всеми событиями на этом свете?

Чем больше она об этом думала, тем очевидней ей казалась такая гипотеза. Хотя бы уже потому, что никаких ненормальностей в самой себе она, хоть убей, не ощущала.

Еще немного собравшись с силами, она превратила гипотезу в теорию:

Это завихряется мир, а не я.

Вот! Так, пожалуй, вернее всего.

В какой-то момент мир, который я знала, исчез или унесся куда-то, а вместо него появился другой. Словно переключили стрелки на железнодорожных путях. Мое сознание продолжает жить внутри того мира, которым порождено, а внешний мир уже начал меняться на что-то иное. Просто сами изменения еще не настолько значительны, чтобы я тут же это заметила. На сегодняшний день по большому счету почти все в новом мире остается так же, как в старом. И поэтому в ежедневной, практической жизни я не парюсь. По крайне мере, пока. Однако чем дальше, тем больше эти изменения будут расти — и тем стремительнее станет трансформироваться окружающая меня реальность. Погрешности разрастаются. И вовсе не исключено, что очень скоро моя житейская логика в новом мире утратит всякий смысл и приведет меня к сумасшествию. А может, и буквально будет стоить мне жизни.

Параллельный мир.

Аомамэ скривилась, будто раскусила лимон. Хотя и не так ужасно, как пару минут назад. Еще немного постукала шариковой ручкой по зубам — и вдруг отчаянно, навзрыд застонала. Студентик рядом сделал вид, что ничего не услышал.

Ничего себе научная фантастика, подумала Аомамэ.

А может, я сочиняю себе оправдания? И на самом деле у меня просто съехала крыша? Себя я считаю совершенно нормальной и никаких странностей в собственной психике не нахожу. Просто считаю, что мир сошел с ума. Но поскольку мне известно, что это характерный симптом чуть ли не большинства психических больных, я сочиняю гипотезу о параллельных мирах, еще глубже впадая в безумие.

Нужно мнение кого-то третьего. Человека спокойного и непредвзятого.

К психиатру обращаться нельзя. Слишком запутанная у меня ситуация, слишком многое не могу никому рассказать. Что, к примеру, ответить на банальный вопрос, чем я сегодня занималась? Тайно убивала мужчину миниатюрной заточкой собственного изготовления? Да после такого ответа любой врач схватит трубку и наберет по телефону «сто десять»[33]. Сколько ему ни объясняй, что убитый был патологическим садистом-извращенцем, чья смерть только обрадовала этот мир.

Но даже если получится как-нибудь обойти мои криминальные подвиги, ничего утешительного для психиатра я сообщить о себе не смогу. Вся моя биография — с детства и до сих пор — слишком похожа на багажник автомобиля, забитый старым грязным бельем. Любой тряпки оттуда достаточно, чтобы упрятать меня в психушку. Да господи, одна половая жизнь чего стоит! Нет уж. Не тот я фрукт, чтоб рассказывать о своем прошлом нормальным людям.

В общем, психиатр отменяется, решила Аомамэ. Будем разбираться в одиночку.

Итак, рассмотрим нашу гипотезу как можно критичнее.

Допустим, это случилось: мир, который меня породил, действительно начал трансформироваться в нечто иное. Но где она была, эта стрелка, после которой все поехало по другим рельсам? Когда именно это случилось — и при каких обстоятельствах?

Аомамэ еще раз хорошенько пошарила в памяти.

Первое подозрение, будто реальность искривляется, посетило ее утром того самого дня, когда она прикончила нефтяного эксперта в отеле на Сибуе. Выскочив из такси посреди хайвэя, она спустилась по аварийной лестнице на 246-ю, переодела чулки, направилась на станцию Сангэндзяя. И тут дорогу ей перешел молодой полицейский. С первого взгляда на которого стало ясно: что-то не так. Тогда-то все и началось. Выходит, стрелка переключилась совсем незадолго до этого? Ведь, если сравнивать, полисмены, которых я встретила на выходе из дома, все еще носили привычную форму и вооружены были револьверами старого образца.

Ей вспомнилась «Симфониетта» Яначека, звучавшая в такси посреди жесточайшей пробки, и странное чувство, навеянное этой музыкой. Внутри все скрутило так, будто ее выжимали, как мокрую тряпку. Затем таксист рассказал ей про пожарный выход, и Аомамэ, разувшись, стала спускаться по лестнице вниз. И всю дорогу, пока она перебирала пятками ступени на ледяном ветру, в ушах гремели фанфары из вступления к «Симфониетте». Не тогда ли все началось?

Сам таксист был, конечно, страннее некуда. Слова, которые он сказал на прощанье, Аомамэ почему-то запомнила наизусть:

Все немного не так, как выглядит. Главное — не верь глазам своим. Настоящая реальность — только одна, и точка.