— Да, ты прав, — согласился Комацу, не переставая улыбаться. — Возможно, разразится такой скандал, будто мы приоткрыли дверь в преисподнюю…

— Ну так что же? Проект отменяется?

— «Отменяется»? — не понял Комацу. — Ты о чем?

— Слишком скандально. Слишком опасно. Может, стоит вернуть рукопись автору и заняться чем-то другим?

— Все не так просто. Переписанный тобой текст — уже в типографии. Сигнальных экземпляров ждут для утверждения главред и начальник издательского отдела. И что? Хочешь завалиться к ним и сказать: «Извините, ошибочка вышла! Сделайте вид, что ничего не было, и отдайте, пожалуйста, рукопись обратно»?

У Тэнго перехватило дыхание.

— Ничего уже не изменить. — Комацу сощурился и прикурил от ресторанных спичек. — Время вспять не повернешь. Обо всем, что случится дальше, позабочусь я сам. Тебе не стоит ни о чем волноваться. Если «Кокон» получит премию, мы просто сделаем так, чтобы Фукаэри не светилась на публике. С самого начала рекламной кампании подчеркнем, что автор — эксцентричная дама, которая не любит появляться на публике. Я же, как ответственный редактор, буду выступать ее представителем. А уж общению с прессой, поверь, меня учить не нужно. Никаких оснований для беспокойства.

— В ваших способностях я даже не сомневаюсь. Но Фукаэри и в этом смысле не совсем обычная девушка.

Она не из тех, кто будет молча выполнять чужие указания. Если захочет, будет действовать по-своему, что бы ей ни приказывали. То, что ей не интересно, эта девочка просто не слышит, причем с раннего детства. Боюсь, так просто дело не кончится.

Выдержав задумчивую паузу, Комацу несколько раз подбросил на ладони коробок спичек.

— И все же признайся, дружище: после всего, что мы с тобой наворотили, нам теперь только и остается двигаться дальше плечом к плечу. Разве нет? И прежде всего потому, что «Воздушный кокон» в твоем переложении — замечательная работа. Куда более выдающаяся, чем я надеялся поначалу. Она почти совершенна. Спорю на что угодно: твой текст завоюет премию и станет бестселлером. На данном этапе мы с тобой просто не имеем права зарывать такое сокровище в землю. Иначе мы оба станем «преступниками стремления». Нам остается только одно: двигать наш план вперед!

— «Преступниками стремления»? — Тэнго ошарашенно уставился на собеседника.

— Есть такое изречение, — пояснил Комацу, — «Всякое искусство и всякое учение, а равным образом поступок и сознательный выбор, как принято считать, стремятся к определенному благу. Поэтому удачно определяли благо как то, к чему все стремится»[41].

— Это еще откуда?

— Аристотель, «Никомахова этика». Не читал Аристотеля?

— Почти нет…

— Почитай, тебе должно понравиться. С тех пор как вокруг исчезли книги, которые мне интересны, я читаю исключительно греческих философов. Никогда не надоедает. Всегда находишь, чему еще поучиться.

— И в чем же суть этой вашей цитаты?

— Результатом всех человеческих действий является благо. Само благо и есть результат, — без запинки изрек Комацу. — А потому любые сомненья оставляй на завтра. Вот тебе и вся суть.

— Интересно, а что Аристотель думал о Холокосте? — не выдержал Тэнго.

Улыбка Комацу стала чуть шире.

— Сей ученый муж, — ответил он, — рассуждал все больше об искусстве, науке и ремеслах.

Они знали друг друга не первый год. И Тэнго давно уже научился отличать дежурную маску, которую этот человек цеплял на себя, от того, что под нею скрывалось. Внешне Комацу походил на интеллектуального бунтаря-одиночку, который плюет на условности и живет, как ему вздумается. Этот образ сбивал с толку многих, кто знал его недолго. Но стоило внимательно отследить, насколько увязываются слова Комацу с его действиями, становилось ясно: любой зигзаг его поведения выверен и просчитан до последнего слова или жеста. Точно гроссмейстер, он разыгрывал комбинации на много ходов вперед. Планы Комацу постоянно граничили с аферами, но саму эту грань он чувствовал хорошо и никогда за нее не переступал. В этом смысле его даже можно назвать щепетильным. Все «бунтарство» Комацу по большому счету сводилось к эпатажной игре на публику.

Солидную часть этой игры составляли мастерски организованные подстраховки. Например, в одной вечерней газете Комацу вел колонку литературного обозрения, в которой то хвалил, то разносил в пух и прах современных японских писателей. Особенно эффектно ему удавались разносы. И хотя статьи он подписывал псевдонимом, в литературных кругах все прекрасно знали, кто их сочиняет на самом деле. Никому из авторов, понятно, не хотелось отрицательных отзывов в прессе. Поэтому большинство старались не портить с ним отношений — и по мере сил не отказывать ему в просьбе написать что-нибудь для журнала. Вот так в редакторские сети Комацу то и дело попадала крупная рыба. Кто ж его знает, что он напишет в следующий раз?

Вся эта расчетливость была Тэнго не по душе. Как ни крути, а Комацу дурачил литературный мир ради собственной выгоды. Да, редакторского чутья этому человеку не занимать. Его рекомендации — как писать следует, а как не стоит — всегда были для Тэнго бесценны. И тем не менее в общении с Комацу Тэнго старался выдерживать дистанцию. Ибо чувствовал: от сближения с этим типом можно потерять почву под ногами. А как раз этого осторожный Тэнго допускать не хотел.

— Как я уже сказал, твоя версия «Кокона» почти безупречна, — продолжал Комацу. — Отличный текст, поздравляю. Но все-таки есть одна сцена — только одна! — которую я бы советовал тебе доработать.

— Которая?

— Когда LittlePeople заканчивают вить Воздушный Кокон, луна в небе раздваивается. Героиня поднимает голову и видит две луны. Помнишь?

— Конечно помню.

— Так вот, если тебе интересно мое мнение, — эта сцена с появлением двух лун недоделана. Не выписана как следует. Она должна быть более образной, считай это моим личным заказом. К остальному тексту претензий нет.

— В общем, да, — согласился Тэнго. — Это место и мне показалось недописанным. Просто я боялся, что чрезмерные объяснения нарушат интонацию Фукаэри…

Комацу поднял руку с сигаретой.

— А ты сам подумай, дружище. Небо, в котором висит одна-единственная луна, читатель видел уже тысячи раз. Так или нет? А вот неба, где висят сразу две луны, большинство и представить себе не способны. Если ты пишешь о том, чего никто никогда не видел, описывай все как можно подробнее. Краткость же допустима — а точнее, необходима — лишь в описании того, что читатель уже встречал и без тебя.

— Понял, — кивнул Тэнго. Слова Комацу и правда звучали убедительно. — Сцену с двумя лунами пропишу в деталях.

— Вот и славно. — Комацу загасил сигарету, с силой ввинтив ее в пепельницу. — Тогда твоя работа получится действительно безупречной. Такой, что и придраться не к чему.

— Обычно мне приятно, когда вы меня хвалите, — вздохнул Тэнго. — Но если честно — не в данном случае.

— Ты стремительно растешь, — отчетливо, будто строгая ножом, произнес Комацу. — И как писатель, и как редактор чужих текстов. А этому стоит радоваться в любом случае. Переписав «Воздушный кокон», ты многому научился. Это очень пригодится для следующей вещи, которую ты полностью напишешь сам.

— Если вообще будет что-нибудь следующее…

Комацу многозначительно усмехнулся.

— За это не беспокойся. Ты сделал то, что должен был сделать. Следующий выход — твой. Пока этого не случилось — сядь на скамейку, расслабься и наблюдай за игрой.

Подошла официантка, подлила воды. Тэнго взял стакан, отпил половину. И лишь тогда осознал, что пить ему совсем не хотелось.

— Душою человека движут разум, воля и страсть, — сказал Тэнго. — Кто так говорил, Аристотель?

— А вот это уже из Платона, — поправил Комацу. — Аристотель отличался от Платона примерно как Мел Торме от Бинга Кросби. Хотя в древности все происхолило гораздо проще. Представляешь картинку? Собираются за столом Разум, Воля и Страсть — и давай состязаться, кто кого переспорит…