Местность была заселена. То и дело попадались деревни и целые посёлки, причём в каждом населённом пункте была церковь, а чаще несколько.

Большие, капитальные церкви выглядели довольно запущено. Я предположил, что в далёкие 1950-60-70-е годы деятели Ватикана собрали некую большую сумму на просветительскую и миссионерскую работу в странах Африки, и на всю эту сумму понастроили шикарных каменных и бетонных церквей. Но дальше дело хистианизации не пошло, церкви сии не пользуются спросом. Мечетей здесь значительно меньше, и не такие роскошные, но видно, что все они посещаются, все "в работе".

В Африке, как и везде, личный пример одного человека — миссионера, энтузиаста, просветителя, — даёт гораздо больше, чем миллионы долларов, потраченных на строительство церковных (или, например, больничных, школьных…) зданий. Один человек, искренне желающий помочь людям, как, например, Альберт Швейцер, сделает больше, чем миллионы безадресной и молчаливой гуманитарной денежной помощи.

Все религии были основаны именно одиночными людьми, не имеющими ни богатых спонсоров, ни покровительства государства, порой даже крыши над головой. И Моисей, и Христос, и Мухаммед, — все они были гонимы в своё время, были, можно сказать, беженцами, и начинали свою деятельность словом, а не строительством помпезных храмов и дворцов. Святость редко живёт во дворцах.

Наступил вечер. Трасса на юг вела вдоль моря. Слева над морем поднялась полная луна и отразилась в гладких чёрных водах Индийского океана. Так ехали долгое время. Наконец, вдруг, на повороте — вдали мигнули и показались тысячи огней (в большинстве, как оказалось, керосиновых) — вот он, там, город Линди!

Когда начался асфальт и город и грузовик остановился, я покинул его. Попрощался с водителем и отправился лицезреть ближайшую церковь, одну из нескольких монументальных церквей, что украшали сей город. Две англоговорящие танзанийки вызвались выкликать сторожа, и мы подошли к вратам.

Церковный сторож, которого тётки звали «аскер» (это означало «солдат», а вовсе не специалист по попрошайничеству), лысый, грустный, с маленькой головой, в которой не содержалось ни одного английского слова, но почему-то в длинном, почти до земли, фраке, вышел ко вратам. Лунный ветер дул с моря, и чёрный фрак сторожа развевался, делая сторожа похожим на грустного ангела тьмы.

Сторож впустил меня во двор и позвал священника (строгого англоговорящего мужчину лет сорока). По непонятным уже мне причинам тот не захотел вписывать меня на территории церкви, поручив сторожу отвести меня в иное место, где мне будет, якобы, предоставлен ночлег. Грустный сторож молча повёл меня через весь город, что мне не понравилось, и привёл меня в какой-то хотель, что мне понравилось ещё меньше. Посовещавшись с дирекцией хотеля, сторож вышел ко мне с ещё более грустным лицом и развёл руками. Я понял, что затея по вписыванию меня провалилась, и, не найдя никого англоговорящего, пошёл искать другие церкви.

Следующая церковь оказалась закрытой, и никого, ни сторожа, ни священника, найти мне не удалось. Третья церковь оказалась лютеранской, и там оказался целый гостевой дом. Я решил начать издалека и попросил воды, чтобы помыть ананас, который уже второй день ехал в моём рюкзаке (съесть его было негде, да и ножик я забыл в Дар-эс-Саламе, и даже почистить его нечем было). В гостевом лютеранском доме оказалась кухня, я помыл ананас, порезал его и даже пытался предлагать его присутствующим, но те отказывались, а доесть ананас в одиночку я не мог. Ночлег же и здесь оказался невозможен, ибо, якобы, самый главный начальник гостевого дома отсутствовал, а именно он-то всё и решал. Оставив лютеранам пол-ананаса, я отправился дальше, и при свете поднявшейся луны обнаружил огромный католический собор, возвышавшийся над южной частью города.

Я поднялся к нему. Уже не стал искать сторожей и начальников, и, на огромной паперти этого собора, под здоровенным противодождевым козырьком, тихо поставил свою палатку. Луна освещала бесконечную чёрную гладь моря, прибрежные пальмы и крыши приморского городка Линди. Я тихо лёг спать, радуясь отсутствию сторожей, священников и прочих лиц.

11 ноября, суббота. От Линди до Тундуру

Ночью шёл сильный дождь, но место для ночлега было идеальным. Никто и ничто меня не беспокоило до шести утра. В шесть утра раздался колокольный звон, утренний богослужитель пошёл отпирать врата храма и, увидев палатку, задумался, что это за явление. Внутри церкви оказалось гулкое запустение, ряды деревянных стульев были свалены, как хлам, в огромную кучу друг на друга. В конструкциях храма наутро я заметил трещины, а в них — зарождающуюся траву. Прихожан пока не наблюдалось, я собрал рюкзак и спустился вниз, изыскивая дорогу на запад, в сторону посёлка Тундуру.

В придорожных харчевнях продавали дешёвый фуль; блестела почти неподвижная поверхность океана; корни прибрежных деревьев торчали из земли, как ноги; начинался неторопливый дождь. Дожди здесь бывают разные. Бывает спокойно моросит себе, и никаких проблем. А бывает…

Я сидел в некоторой деревне в придорожной харчевне, покрытой железной крышей. На улице рядком стояли разнаряженные танзанийские тётушки с вёдрами, полными хлебных вкусностей. Ничто не предвещало изменения погоды. Как вдруг я слышу нарастающий крик: "а-а-а-АА-ААА!!" и сопровождающий крики грохот. Это в один миг на Танзанию обрушился тропический ливень! Как молотком, заколотил по железной крыше харчевни; водяная пыль висит в воздухе; хлебные тётушки, пряча хлеб под свои огромные юбки, намокающие в тот же миг, разбегаются под навесы. Вот уже текут потоки по дороге, ничего не видно, проходит пять минут — резкое прояснение, дождь как будто выключили, засияло солнце, опять тепло, и опять хлебные тётушки выползают на свои привычные торговые места.

В Танзании удобно — в каждой деревне такие "заправочные станции" с хлебом, чаем, супом, рисом или другими съедобностями; заправился — дальше пошёл. А сколько здесь фруктов! Манго просто как мусор, валяются по дорогам, падают с деревьев, и только дети иногда собирают их в лесу в большие кучи вдоль дороги и пытаются продать проезжающим. А вот угощают меня только водители и их пассажиры, в общем, люди на колёсах; а местные деревенские жители пока ни разу не звали в гости или на чай.

Дома здесь строят повсюду. Двумя методами. Первый — самый простой: из палок связывается сетчатый каркас дома, потом стены обмазываются глиной, а крыша — уж как получится, или соломенная, или железная. Второй метод для людей обстоятельных. В каждой деревне есть мини-кирпичный завод. Ручной. То есть люди сами месят глину и делают из неё множество кирпичей, которые равномерно сохнут и мокнут под солнцем и под дождями. Когда количество солнца в кирпичах превысит количество дождя, эти кирпичи складывают в длинные и высокие печи, внизу которых — отверстия для подкладывания дров. Эти печи снаружи обмазывают глиной и собирают очень много сушняка по окрестным лесам. Потом в печи разводят огонь и топят целый день и целую ночь, а может быть, и дольше, пока не кончатся дрова. Потом эту печь разбирают и получают множество красно-чёрных кирпичей, неравномерно обожжённых. Из них и стоят дома, промазывая обычной глиной, и нацепляют железную крышу. Методика трудная, но доступная каждому, у кого есть время, трудолюбие и глина.

Я шёл по дороге, рассматривал придорожные деревни, фотографировал дома и растительность, время от времени меня подбирали машины. Вот опять стоит "заправочный чайный пункт", и его хозяин, видя меня идущего, зовёт:

— Карибу! чай!

Угостили чаем и плюшкой. Несмотря на то, что на стене был написан даже прайс-лист на услуги харчевни, они оказались для меня бесплатными. Я поблагодарил хозяина и пошёл дальше.

Вскоре меня подобрал грузовик, едущий очень далеко — в Сонгеа. Но он оказался корыстен. Я ехал в кабине. Через несколько километров, в деревне Масаси водитель на ломанном английском произнёс: