С такими мыслями она села за руль и направилась на юг. То есть без приключений выехала на Кутузовский, развернулась и покатила в общем потоке, в левые ряды не перестраиваясь надолго, а лишь по требованию обстановки, чтобы оказаться справа к повороту на Рублёвское шоссе, свернуть – и дальше прямо до одного из нередких в том краю хороших пансионатов, в одном из которых и отдыхал сейчас – так её сориентировали – некий полковник Лосев, выезжавший далеко на восток и имевший, как говорили, какую-то информацию о Котовском, какой по телефону делиться отказался. Получилось так, что кроме неё сейчас ехать было некому, да к тому же где-то в тех местах служил и другой полковник – тот, думать о котором за рулём было опасно: усиливалось сердцебиение и неодолимая истома начинала овладевать телом, как будто это с ним самим предстояла встреча.
Однако не тут-то было. Съезд с проспекта на Рублёвку оказался наглухо перекрытым двумя милицейскими БМВ и омоновским автобусом в придачу. Пришлось ехать дальше, в надежде свернуть на Алексея Свиридова, а когда и этот манёвр по той же причине оказался невыполнимым – дотянуть до большого перекрёстка с Аминьевским шоссе.
Перекрёсток был регулируемым, и проблема правого поворота поэтому её не волновала: дождись зелёного, и ты в своём праве. Но на сей раз светофор бездействовал, даже мигающего жёлтого не было, зато стоял военный регулировщик – лицом к центру, то есть запрещая любое движение с проспекта и пропуская с Аминьевского на Рублёвку бесконечную, похоже, колонну военных машин. Настя, как и все прочие, стояла минуту, три, пять, чувствуя, как постепенно закипает в ней гнев: в конце концов, не война же, можно хоть ненадолго прервать этот поток с юга на север, на востоке у людей тоже ведь могут быть серьёзные дела! Перед нею уже определилась пробка, и позади тоже стала выстраиваться колонна, а Настя чувствовала, что в таком вот тупом ожидании она долго не выдержит – сорвётся: нервы и так были на пределе.
Но тут чудо наконец свершилось – регулировщик повернулся, застоявшиеся рванулись вперёд, моторы ревели «Ура!». Вперёд, только вперёд! А если мне нужно направо? Никак нельзя, выезд на Рублёвку и здесь перекрыт. Левый поворот – на Аминьевское – был возможен из двух левых рядов, но она-то стояла в крайнем правом, нельзя же было заранее знать, что… Приходилось идти на риск. Известие от Артёма того стоило.
Тут сделать левый поворот, конечно, не было времени, но, уже двигаясь в прежнем направлении, теперь уже по Можайскому шоссе, она нагло расталкивала тех, кто был левее, чтобы к ближайшему развороту оказаться уже в крайнем левом ряду, развернуться, затем, двигаясь к центру, при первой возможности съехать направо, добраться до Аминьевского, там налево – и по Аминьевскому, пересекая Кутузова, попасть наконец на Рублёвское шоссе – в надежде, что полковник ещё ждёт. Хотя полной уверенности, что такой манёвр возможен, у неё не было, но надо же было что-то делать!
Разворота всё не попадалось, а до Кольцевой оставалось уже всего ничего; колонна ползла, дёргаясь, как поезд, когда с места трогает неумеха-машинист. Порой вздымался и опадал рёв десятков гудков: нервы, похоже, не выдерживали не только у неё. Потом машины и вовсе встали, продолжало двигаться одно лишь время. Впору было расплакаться от сознания своего бессилия, от вынужденной неподвижности. Стояли надёжно, словно каждую машину накрепко вбетонировали в дорогу; ни малейшего движения впереди не ощущалось. Как и обычно в таких случаях, многие стали выходить из машин, переговариваться, голоса были напряжёнными, лексика – изысканно нецензурной. Слышать это было не то чтобы непривычно, но неприятно. А сидеть становилось всё тоскливее. Потом наверху завис милицейский вертолёт, оттуда громоподобно объявили: «Граждане, вследствие непредвиденных обстоятельств движение в направлении области в ближайшие часы не возобновится. Выезд на МКАД до нового распоряжения закрыт. Рекомендуем выезжать на полосу встречного движения и, разворачиваясь, возвращаться к местам стоянки, поскольку сейчас ни один выезд из города не действует, Кольцевая дорога практически недоступна. Повторяю: граждане водители, вследствие непредвиденных обстоятельств…»
Чувствовалось, что настроение у ездоков такое – будь под руками ракетная установка, сбили бы и этот вертолёт к той матери, и вообще всё на свете. К счастью, ракет ни у кого не оказалось. Поматерились, помахали кулаками, взбивая воздух, словно сливки. Вертолёт улетел – наверное, чтобы повторить заявление над каким-нибудь другим затором. Ничего другого не осталось – стали постепенно выворачиваться, сначала – левый ряд, благо единственным препятствием тут была двойная осевая. Манёвр был безопасным: по встречным полосам со стороны МКАД машин практически не было. Значит, не только выехать из города нельзя было, но и въехать в него – такой вывод напрашивался сам собой.
Настя развернулась, как и все, но вместо того, чтобы возвращаться к центру, остановилась у тротуара, пренебрегая знаком, запрещавшим остановку: решила, что милиции сейчас не до того, чтобы доить мелких нарушителей. И в самом деле, ни одной форменной фуражки в пределах видимости не замечалось. Остановилась же она, чтобы по возможности спокойно обдумать: что теперь? Пешком до нужного места добраться можно, но ко времени ей никак не успеть. Назначенный час придёт и пройдёт, а она будет всё ещё неизвестно где. Теперь уже делалось ясно, что всякие хитрости с маневрированием не помогут: Рублёвку закрыли основательно с любой стороны. Что же – возвращаться домой? И что там – ходить из угла в угол, сжав кулаки, или биться головой об стенку? Или рискнуть всё-таки – просочиться сквозь какую-нибудь щёлку?
Огляделась. Её внимание привлекли теперь не ездоки, но пешеходы, те, что двигались по тротуару в том направлении, в каком автомобилям проехать не удалось. Привлекли и тем, что их было, как Настя подумала, больше, чем в такой час в этом районе города – одном из «спальных», где ни предприятий, ни контор почти не было, а единственный серьёзный магазин располагался уже за Кольцевой. И не только числом, но и своей походкой – не прогулочной, а деловой, как для себя определила Настя – целеустремлённой, и тем, что шли они – больше всего среди них было мужчин рабочего возраста, – редко поодиночке, а в большинстве – группами, словно знали друг друга и оказались тут одновременно вовсе не случайно. В этом угадывался какой-то смысл.
