Среди астрономов Улугбека были математики Джемшид, написавший известную в латинском переводе «Книгу с таблицами о величине неподвижных и блуждающих звезд», Муиннадин и сын его Мансур, астрономы и учителя астрономов, был и Али-Кушчи, спасший впоследствии архив обсерватории, и многие другие, и величайший из всех – Руми.

По трудам позднейших астрономов ясно, что все последующие обсерватории Индии и арабских стран строились с учетом тех приборов, что существовали в самаркандской обсерватории. Джайсингх среди приборов, которыми пользовался Улугбек, перечисляет армиллу – прибор, состоявший из нескольких кругов и служивший для определения положения звезд; трикветр и шанилу – соединение астролябии с квадрантом. Были, несомненно, и другие угломерные инструменты, солнечные и водяные астрономические часы и т. д. В любом случае для составления таблиц и написания иных астрономических трудов, вышедших из стен первого астрономического университета, требовалось уникальное по тем временам оборудование.

…Шейхи проиграли войну с ученым. Погибла обсерватория, был убит Улугбек, но Али-Кушчи спас звездные таблицы и рассказал миру о своем учителе. Улугбек продолжал жить в своих трудах, и слава его росла. Эта слава ученого, а не Тимурида привела на холм археолога Вяткина, который затратил несколько лет жизни, чтобы доказать, что Самарканд был в XV веке одним из основных центров науки. И она же привела в июне сорок первого, за пять дней до начала войны, нескольких ученых, врачей, криминалистов и историков в мавзолей Гур-Эмир, построенный Тимуром как место погребения для себя и своих потомков.

Одна из плит там имеет надпись: «Эта светоносная могила… есть место последнего упокоения государя, нисхождением которого услаждены сады рая, осчастливлен цветник райских обителей, он же прощеный султан, образованный халиф, помогающий миру и вере, Улугбек-султан – да озарит Аллах его могилу… Его сын совершил в отношении его беззаконие и поразил отца острием кинжала, вследствие чего тот принял мученическую смерть… 10-го числа месяца рамазана 853 года пророческой хиджры».

К плите с этой надписью подошли члены комиссии. Переносные прожекторы осветили мрачный подвал мавзолея. По стенам, изгибаясь, метались черные тени. Рабочие подняли плиту и крышку саркофага под ней. В саркофаге могли лежать останки Улугбека.

Комиссия должна была выяснить, похоронен ли в саркофаге Улугбек и, если это так, насколько правдивы историки, рассказывающие о событиях месяца рамазана, об Аббасе, который одним ударом снес голову хану.

На первый взгляд скелет был цел. Голова лежала там, где ей положено быть. Медицинский эксперт, находившийся в группе, наклонившись к скелету, осторожно дотронулся до черепа и приподнял его: шейный позвонок был перерублен пополам. Срублена была и часть нижней челюсти. Рассказ об обстоятельствах смерти великого астронома подтвердился. Аббас из рода Сулдузов был сильным, но неумелым палачом.

По черепу известный скульптор Герасимов сделал портрет Улугбека. Хан оказался узколицым стариком с крупным носом, четко очерченными губами и большими глазами под тяжелыми, нависшими веками. Таким Улугбек и изображается теперь в учебниках истории.

Подтвердилось и то, что через год после гибели астронома был свергнут с престола и убит его сын Абд ал-Лятиф, и тогда пришедший к власти новый хан из политических соображений приказал похоронить останки Улугбека в родовом мавзолее Тимуридов со всеми надлежащими почестями и проклясть со всех минаретов сына его, отцеубийцу. Шейхи же, вынесшие приговор, злейшие враги ученого, которые подготовили убийство, остались живы-здоровы. И, как бывает в истории, играли не последнюю роль при перенесении останков реабилитированного Улугбека в мавзолей.

Весенние дожди, бурные короткие дожди пустыни, размывают толстые глинобитные стены цитадели. Бывает, говорят, в промоине обнажается человеческий череп. В стены, чтобы простояли дольше, суеверные деспоты замуровывали рабов или военнопленных…

Это было жестокое, спрятанное в самом центре среднеазиатских пустынь ханство. Казалось, даже время не может пробиться туда сквозь бесконечные пески. Вода там была на вес золота; по каналам, мелким и грязным, она текла десятки километров от дикой реки Амударьи. Дворец хивинского хана стоял в крепости и сам был похож на крепость: стены под цвет песка, без единого окошка оканчивались частыми зубцами. Хан был безграничным властелином темного, забитого народа. Недовольным вспарывали горло на базарной площади, провинившихся рабов прибивали за уши к воротам, и прохожие обязаны были плевать им в лицо.

Слухи о затерянном в пустыне ханстве дошли до Петра I. Было это в самом начале XVIII века. Царь искал путей к внешнему миру. Уже строилась новая столица на Балтике, русские армии прорывались к Черному морю. И тут путешественники донесли царю, что река Амударья, впадающая в Аральское море, раньше текла к Каспию. Петр решил повернуть реку обратно и открыть торговый путь в Индию, в Китай.

Он послал в Хиву князя Бековича-Черкасского с казаками.

«Ехать к хану хивинскому, – говорилось в приказе, – а путь иметь подле той реки (Петр имел в виду Узбой – древнее русло Амударьи. – И. М.) …Ежели возможно, оную воду паки обратить в старый ток, к тому же прочие русла запереть, которые идут в Оральское море».

Отряд несколько недель шел от колодца к колодцу, пока, измученный переходом, не добрался до Хорезмского оазиса, до Хивы. Хан принял посольство радушно и доброжелательно, предложил передохнуть и под предлогом нехватки жилья разделил казаков. Ничего не подозревавших Бековича и офицеров пригласил к себе на пир.

И во время пира началась резня. От смерти спасся только переводчик-туркмен. Амударья продолжала беспрепятственно течь в Арал. А хивинские ханы, признавшие впоследствии вассальную зависимость от России, продолжали править оазисом и окружающими песками. Так было до 1918 года, когда восставшие хивинцы провозгласили народную республику. Это была удивительная республика. В ней, к примеру, были выпущены шелковые деньги: шелк был дешевле и доступнее бумаги. Один старик рассказывал мне, что когда делегация из Хорезмской республики приехала в 1920 году в Москву, то в течение часа делегаты в цветастых халатах, с саблями на боку не могли прорваться сквозь любопытную толпу москвичей: такого в столице еще не видели.

…Дорога к Хиве идет по хлопковым полям Хорезмского оазиса. Был конец весны, май, но пустынные ветры не запылили еще зелени полей и садов. Всходы хлопка занимали аккуратные квадраты – карты полей, обнесенные невысокими валиками земли. Карты удивительно ровны: при поливе вода не должна стекать с поля, она равномерно распределяется по всей его плоскости. Сегодняшний Хорезм – один из важных центров хлопководства в нашей стране.

Весенний оазис картинен. Кажется, его специально вычистили, вымыли, даже небо промыли, чтобы было ярче.

Тракторы не спеша жуками возятся в стороне от сизого шоссе, и арыки деловито бормочут, обегая тутовые деревья. А в тени их прячутся дома – и новые, большеглазые и традиционные, сходные с крепостцами прохладные и полутемные, сохранившиеся с тех времен, когда крестьянин был и воином.

Хива встает впереди в колеблющемся мареве. Сначала видишь только спички минаретов, потом поля уступают место потеснившимся домам, здания повыше вылезают из-за древесных крон, и вот мы в городе, небольшом, нешумном городе, который на первых порах удивляет своей современностью, отсутствием каких бы то ни было следов древности, отсутствием связи с многовековой историей.

Двухэтажные новые дома выглядывают из-за быстро растущих здесь деревьев, бетонные мостки через арыки сбегают к цветочным клумбам, и очень обычные надписи на очень обычных домах – «Ресторан», «Книги», «Хлеб» – по-узбекски и по-русски подчеркивают обычность города.

Это впечатление усиливается после того, как войдешь в двухэтажную гостиницу, администратор которой сидит на лавочке у входа и разговаривает с соседями. По прохладному темноватому холлу пройдет изредка нефтяник или художник с большой папкой…