Закончив эту торговую сделку, Гленарван распрощался со своими новыми «поставщиками», как их назвал Паганель, и меньше чем через полчаса все трое были уже в лагере. Там их встретили восторженными криками, которые относились, правда, к съестным припасам и верховым лошадям. Все закусили с большим аппетитом.

Поел немного и Роберт. Силы почти уже вернулись к нему.

Остаток дня провели в полном отдыхе. Говорили понемногу обо всем: вспомнили своих милых спутниц, вспомнили «Дункан», капитана Джона Манглса и его славную команду, не забыли и Гарри Гранта – он ведь мог быть здесь где-нибудь поблизости.

Что же касается Паганеля, то он не расставался с индейцем – стал тенью Талькава. Географ был вне себя от радости, что увидел настоящего патагонца, рядом с которым его самого можно было принять за карлика.

Паганель осаждал Талькава своими испанскими фразами, но тот терпеливо отвечал на них. На этот раз географ изучал испанский язык уже без книги. Слышно было, как он громогласно произносит испанские слова, работая горлом, языком и челюстями.

– Если я не одолею произношения, то будьте снисходительны ко мне, – не раз говорил он майору. – Но кто бы сказал, что испанскому языку меня будет обучать патагонец!

На следующий день, 22 октября, в восемь часов утра, Талькав подал сигнал к отправлению. Аргентинские равнины между 22° и 42° долготы понижаются с запада на восток – перед нашими путешественниками теперь простирался отлогий спуск к морю.

Когда патагонец отказался от предложенной лошади, Гленарван подумал, что Талькав, как многие местные проводники, предпочитает идти пешком, – это, конечно, при его длинных ногах было делом нетрудным.

Но Гленарван ошибся.

В момент отъезда Талькав свистнул особым образом, и тотчас же на зов хозяина из соседней рощицы выбежала великолепная рослая лошадь. Это было необыкновенно красивое животное караковой масти, сильное, гордое, смелое и горячее. У него была маленькая, изящно посаженная голова, раздувающиеся ноздри, глаза, полные огня, широкие подколенки, крутой загривок, высокая грудь, длинные бабки – словом, все признаки силы и гибкости. Мак-Наббс, знаток лошадей, не мог налюбоваться этим представителем пампасских коней; майор обнаружил у него некоторое сходство с английским гунтером. Этот красавец-конь носил имя «Таука», что на патагонском языке значит «птица». Несомненно, он заслуживал это имя.

Талькав вскочил на свою Тауку, и она рванулась вперед. Нельзя было не прийти, в восхищение, глядя на патагонца: это был великолепный наездник. У его седла виднелись два охотничьих приспособления, бывших в большом ходу в аргентинских равнинах: болас и лассо. Болас состоит из трех шаров, соединенных кожаным ремнем. Индейцам случается кидать его шагов на сто в преследуемого зверя или врага, и они делают это так метко, что болас опутывает ноги жертвы и она тут же валится на землю. Это – грозное оружие в руках индейца, владеющего им с поразительной ловкостью. Лассо же никогда не покидает руки того, кто его бросает. Оно представляет собой длинный, футов в тридцать, ремень, сплетенный из двух кожаных полос и заканчивающийся мертвой петлей, скользящей по железному кольцу. Эту мертвую петлю бросают правой рукой, а левой держат за конец лассо, который прочно прикреплен к седлу. Длинный, надетый через плечо карабин дополнял вооружение патагонца.

Талькав, не замечая восторга, вызванного его изящной, непринужденной и гордой осанкой, стал во главе отряда, и все двинулись в путь. Всадники то скакали галопом, то ехали шагом, ибо аргентинским лошадям рысь, видимо, была незнакома. Роберт ехал так смело, что Гленарван быстро успокоился относительно его умения держаться в седле.

Пампасы начинаются у самой подошвы Кордильер. Они могут быть разделены на три части: первая часть, покрытая низкорослыми деревьями и кустарником, тянется от Кордильер на двести пятьдесят миль; вторая часть, шириною в четыреста пятьдесят миль, поросшая великолепными травами, кончается в ста восьмидесяти милях от Буэнос-Айреса. Отсюда до самого моря путешественник едет по безбрежным лугам, покрытым дикой люцерной и чертополохом, – это третья часть пампасов.

Когда отряд Гленарвана выехал из ущелий Кордильер, ему прежде всего встретилось на пути множество песчаных дюн, носящих здесь название «меданос». Если пески эти не укреплены корнями растений, то ветер их гонит, словно морские волны. Песок дюн, необыкновенно мелкий, при малейшем ветерке взвивается, порой образуя целые смерчи, поднимающиеся на значительную высоту. Это зрелище одновременно и радует взор и неприятно для глаз. Радует оно потому, что, конечно, чрезвычайно любопытно наблюдать за этими бродящими по равнине смерчами: они сталкиваются, смешиваются, падают и снова поднимаются в хаотическом беспорядке; а неприятно это зрелище по той причине, что от этих бесчисленных меданос отделяется мельчайшая пыль и проникает в глаза, как плотно ни закрывай их.

Это явление, вызываемое северным ветром, продолжалось в течение почти всего дня. Тем не менее отряд быстро подвигался вперед, и к шести часам вечера Кордильеры, оставшиеся в сорока милях позади, лишь смутно чернели на горизонте, теряясь в вечернем тумане.

Наши путешественники, несколько утомленные после пути в добрых тридцать восемь миль, с удовольствием приветствовали час отдыха. Привал сделали на берегу Рио-Неуквем, мутные, бурные воды которой мчались меж высоких красных утесов. Неуквем называется у одних географов «Рамид», а у других – «Комоэ» и берет начало среди озер, известных только индейцам.

Этой ночью и в течение следующего дня не произошло ничего такого, о чем стоило бы рассказать. Ехали быстро и беспрепятственно. Ровная местность и умеренная температура очень облегчали путешествие. Все же около полудня солнечные лучи стали жгучими. Вечером горизонт на юго-западе заволокло тучами – верный признак перемены погоды. Патагонец не мог не знать этого и указал географу пальцем на западную часть горизонта.

– Знаю, – отозвался Паганель и, обращаясь к своим спутникам, добавил – Погода меняется. Нам придется испытать на себе памперо.

И тут же он объяснил, что памперо, чрезвычайно сухой юго-западный ветер, – частое явление в аргентинских равнинах. Талькав не ошибся, и ночью памперо задул с ужасной силой. Это было довольно тягостно для людей, располагавших одними лишь пончо. Лошади улеглись на землю, а люди сбились в кучу подле них. Гленарван боялся, что ураган может задержать их, но Паганель, поглядев на свой барометр, успокоил его, сказав:

– Обычно памперо свирепствует три дня подряд, на что безошибочно указывает падение барометра. Но когда барометр поднимается, как в данном случае, все ограничивается несколькими часами яростного шквала. Успокойтесь же, мой друг: на рассвете небо снова станет ясным.

– Вы говорите, как книга мудрости, Паганель, – заметил Гленарван.

– Я и представляю собой книгу, – согласился географ, – и вы свободно можете перелистывать ее, сколько вам заблагорассудится.

«Книга» не ошиблась: в час ночи ветер вдруг стих, и путешественникам удалось восстановить свои силы крепким сном. Все проснулись освеженными и бодрыми, в особенности Паганель: он весело потягивался и похрустывал суставами.

Было 24 октября. Прошло десять дней со времени отъезда наших путешественников из Талькагуано. До того места, где Рио-Колорадо пересекается тридцать седьмой параллелью, оставалось еще девяносто три мили,[44] то есть еще три дня пути. Во время этого переезда через Американский материк Гленарван стремился встретить туземцев, надеясь получить от них какие-либо сведения о капитане Гранте. Сделать это он мог при посредстве патагонца, с которым Паганель уже недурно стал объясняться. Но, к сожалению, ехали по местам, мало посещаемым индейцами, так как проезжие дороги из Аргентинской республики к Кордильерам проходят севернее. Поэтому наши путешественники не встречали на своем пути никаких индейцев: ни кочевников, ни оседлых, живущих под властью кациков. Если же случайно вдали и показывался какой-нибудь всадник-кочевник, то он спешил ускакать, видимо, не желая входить в сношения с незнакомцами. Подобный отряд должен был в самом деле казаться подозрительным всякому всаднику, отважившемуся в одиночестве путешествовать по здешней равнине: встречного пугал вид этих восьми вооруженных людей, ехавших на быстрых лошадях, и одинокий путник среди этих пустынных мест мог заподозрить в них людей злонамеренных. И потому им никак не удавалось побеседовать ни с честными людьми, ни с грабителями. Пожалуй, приходилось пожалеть, что на пути им не попадалась шайка рестреадорес,[45] хотя бы даже и пришлось начать разговор ружейными выстрелами.