Она прикрыла глаза, будто следующие воспоминания доставляли ей боль.

— Но оповещение о его смерти дошло быстрее. Дошло… и успело добить волю женщины, уже шедшей было на поправку. Он прибыл… прямо к похоронам.

Да уж. Я чуть вздрогнул.

— Там мы и встретились снова. Я… пришла на похороны. Его мать я знала всё своё детство и отрочество, и…

Она помотала головой, вновь приоткрывая глаза.

— Даже не передам, как он был… зол. Не расстроен, не подавлен, а именно зол. Он прекрасно понимал, что если бы правительство было поумнее — ничего этого бы не случилось. И наше собственное правительство, и соседи — после всего произошедшего он уже не делил людей по нациям. Он вообще… часто говорил, что все люди, так или иначе, одинаковы.

Почему-то мне стало неловко.

— И он придумал свой план, — Дюбуа встала над саркофагом. — Убедил в нём меня — ведь я была аристократкой, а значит, имела больше возможностей. Его способности, мои связи, наши общие знания и интриги… мы начали наращивать власть, но делали это слишком медленно. Мы даже войну не могли остановить, и это… злило его.

Она помотала головой.

— Если бы он хотел — он мог бы просто выиграть войну. Пробуждённые дали конфликту новый толчок, и наша страна выигрывала, но… он не хотел решать всё через гору трупов. Он вспомнил о своих товарищах, связался с ними… Шраут — самый безбашенный из них, и другие, ныне покойные… и его план приобрёл уже имперские масштабы. Ну, а дальше — всё и так понятно: Империя разрасталась, власть Люция и его сторонников росла. Часть его союзников хотела независимости, но их было немного… а становилось ещё меньше. В целом же, мало кто был против власти Императора — жизнь при нём действительно существенно улучшилась, особенно для простых людей.

Она чуть кивнула головой, указывая на одну из фотографий — на той молодой Император пожимал руку каким-то людям в парадной форме.

— Экспансия продолжалась… пока не застопорилась на границе Альянса Пяти, где его интересны столкнулись с интересами Республики, к границам которой он подбирался. Столкнулись… активно — ведь, в сущности, Республика занималась тем же самым, что и он. Прежде они не обращали внимания на междуусобицы Западной Европы — пусть грызутся между собой, пусть жертвуют солдатами, границы их от этого ничуть не двигались, в чём Люций убедился сам.

Ну, эта часть истории тоже была мне знакома. Потому что историю своей собственной страны я всё-таки знал — и ту, что преподавалась официально… и ту, о которой говорили только между своими.

— Пять мелких стран… из почти независимых доминионов одной из сторон превратились в боевой рубеж. Для самого Люция большой неожиданностью стало то, что у республиканцев тоже оказались пробуждённые — мы так и не узнали, пробуждал ли их кто-то из его бывших товарищей, или же Сила, подпитываемая долгой войной, делала это сама. Но… война продолжалась, сражения шли по всему фронту — то на нашей стороне, то на их. А затем… случилась ещё одна легендарная битва — с огромным количеством пробуждённых.

Дюбуа снова остановилась, словно давая мне сказать. Справедливо… ведь та битва стала первым — и, наверное, самым крупным — из мёртвых городов на территории Альянса.

— Если правильно помню, — заметил я, осторожно глядя на старушку, — после той битвы войну и стали называть Великой.

— Это у вас, — хмыкнула она. — У нас её так стали называть намного раньше… даже ещё до Кайзерберга. Но да, эта битва тоже была страшной. В какой-то момент Люций просто осознал, что ещё немного — и он мало чем будет отличаться от своих прежних командиров. Это и привело его к осознанию… необходимости мира и мирного соглашения.

Она пожала плечами.

— Что было дальше в Альянсе, думаю, вы знаете не хуже меня, а может, и лучше. Люций вернулся сюда… У нас были большие планы, были амбициозные и талантливые люди… Одно время даже…

Она прикрыла глаза.

— Впрочем, неважно. Он женился на своей Марии, стал семейным человеком. Сосредоточился на развитии, на правах человека… Одновременно с этим, набирали силу и кланы. Чем больше силы… тем больше они позволяли себе расходиться с ним во взглядах.

— Как Шраут, например? — уточнил я, глядя на одно из фото. Я ещё никогда не видел Герберта Шраута вживую, но вряд ли сейчас он был похож на того полного жизни парня, одетого по моде тех лет. Кажется, здесь ему не было ещё и тридцати… и едва ли я узнал бы его, но именно это фото было подписано — тонким росчерком высохших чернил, прямо поверх изображения.

— Как Шраут, — кивнула старушка. Какое-то время молчав и глядев поверх фотографии, она продолжила, — Проблема была в… его силе. Ей нужен был выплеск, всё больше и больше, и со временем она просто начала… гнить в нём самом, обращаясь в скверну, выворачивая его способности наизнанку.

Я удивленно приподнял брови. Знакомая история.

— Когда сдерживать болезнь стало невозможно, — Дюбуа снова прикрыла глаза, — он решил уйти. И ушёл. Я не видела его двадцать лет… лишь незадолго до смерти он пришёл ко мне. Тогда я впервые и узнала об этой болезни — до этого могла лишь гадать.

Она обвела руками помещение, где мы находились.

— Он рассказал мне, что заготовил этот склеп. Объяснил почему ушел, — морщинистая рука Дюбуа коснулась её подбородка. — Система работала и без него, а он сам… начал превращаться попросту в символ и божество. Бороться с этим было не в его силах, участвовать в этом ему было попросту противно. К тому же, постоянная боль и скверна внутри него начали… влиять на рассудок.

Она постучала по саркофагу сухим пальцем.

— То, что залито в этот бетон, в эти стены… удерживает внутри всю ту скверну, которая скопилась за это время. Это ещё одна причина, почему я редко хожу сюда. Провести здесь полчаса или час — безвредно, но больше…

— Я бывал в мёртвых городах, — тактично сообщил ей я. Пару секунд Мадлен смотрела на себя, затем кивнула.

— Значит, знаете, что содержит в себе это место.

Кажется, рассказ подошёл к концу. Несомненно, интересно, но…

— Так зачем мы тут, в конечном итоге? — уточнил я.

— Это ещё одна вещь, о которой он рассказал мне во время нашей последней встречи, — ответила Дюбуа. — Он… фактически, отдал свою жизнь, чтобы сохранить незатронутой скверной ядро своей силы. Её центр, то, «что азиаты называют «Божественным»» как он выразился. Она поддерживала в нём жизнь уже долгое время, но ещё немного — и скверна захватила бы и её.

Это всё… звучало слишком знакомо. И знакомство это было недобрым. Я отвернул голову в сторону и уставился на пол..

— Нужен был кто-то, кому он мог бы передать это ядро — но подходил лишь тот, кого бы при этом не затронула скверна. Кто-то с Уроборосом.

Она покачала головой и отвернулась в сторону.

— Я… отказалась. Не хотела брать на себя такой груз.

Хм. Превосходно, вы отказались, мадам Дюбуа, а теперь хотели отдать эту частицу первому попавшемуся с Уроборосом, которого знаете меньше часа? И я должен на это согласиться?

— Дело даже не в самой силе, — продолжала Дюбуа. — Дело в том, что оно — это ядро, его «Божественный» — показывает волю Императора. Люций даже не догадывался, что когда-нибудь культ личности поможет сохранить Империю.

— Это секретные вещи, — не выдержал я. Порой лучше спросить напрямую, чем шарить наугад. — Слишком секретные, чтобы говорить их… мне.

— Вам, господин Ротт? — Дюбуа подняла глаза на меня. — Я знаю. Мы практически незнакомы, и у меня — как и у вас — нет никаких гарантий. Но времени нет, и я уже говорила, что готова сейчас пойти на самое отчаянные меры. Как и Шрауты, — она указала пальцем вверх.

Не то, чтобы это повысило мой градус доверия к ней, но в одном она права — то, что сейчас происходило в Империи, происходило очень быстро, практически стремительно. Победит тот, кто будет действовать быстрее и решительней.

— Ладно, — кивнул я. — И… теоретически, пока — только теоретически… как же мне получить этот «Божественный»?