— Да уж, Сибирь наша точно сейчас в снегах, — грустно сказал Смирнов. — Такой грязи, как здесь, там нету. Давайте, мужики, за Сибирь, а? Хоть вы, может, и не бывали у нас, а земля наша замечательная! Легко дышится, просторно живется.

Голос капитана заметно дрогнул, его печаль как-то сразу передалась застолью, Рыжков отложил гитару.

— Алексей Иванович, у тебя кто в Омске? — спросил Олег.

— Две жены, одна бывшая, конечно, четверо ребятишек. Я, мужики, богатый!

За столом одобрительно загудели:

— О-о!… Молодец, капитан!

— Отец-герой!

— В таком случае, роду Смирновых нет переводу!

Снова поднялся Нуйков, призвал:

— За Смирновых, господа офицеры! За новое поколение сибиряков!

Выпили, помолчали.

— Чечня для России — крест, да. — Нуйков говорил негромко, раздумчиво, его все хорошо слышали. — И нести его нам, тащить на горбу долго. Всегда!… Эх! Жили, ведь, не тужили. Мы, москали, хохлы, чечены, грузины… Теперь враги. Разбежались по своим углам и — гав! гав! — друг на друга. За оружие взялись, метелим тут, в Чечне, почем зря. Мы — их, они — нас. А зачем, спрашивается?! Мы-то с вами, менты, что от этого имеем? Или армия? Вон, в Грозном, сколько парней намолотили. Да и сам город — развалины, лунный пейзаж!

— Грозный нам и восстанавливать, попомните мои слова! — Смирнов пребывал всё в том же меланхолическом состоянии. — Если, конечно, доживем.

— Алексей, дружище, что за настроение! — Нуйков приобнял капитана, за плечи. — Хватит хандрить, тоску за столом нагонять! День рождения у подчинённого, а он… сидит, киснет. Ну-ка, наливай!

— Да так я, мужики, так! — Смирнов как-то через силу улыбнулся. — Накатило что-то…

— Война, любая, когда-нибудь да кончается. — Это Дима Шевцов, старлей. Тоже сидит задумчивый, мысли его где-то далеко, не за столом. Потребовал:

— Ну, Лёха, давай что-нибудь повеселее.

Пели и играли на гитаре теперь по очереди, умеющих играть оказалось трое, их внимательно слушали и каждому аплодировали. Тут не профессионалы со сцены, тут — свои, любители.

Взял гитару и Олег.

— Простите, мужики, — честно сказал он, — Я со струнами не особенно в ладах… Но — как умею.

Малость не попадающие в тональность «струны» кинологу конечно простили. Важно чтó пел младший лейтенант, о чем. А пел он о любви: о Марине, о той мечте-встрече, о вынужденной разлуке. И каждый из сидящих за столом молодых мужчин тоже думал о своей женщине, видел её рядом с собой, мысленно повторял её имя.

А всех объединили и даже породнили сейчас знаменитые строки Константина Симонова:

 Олег отложил уже гитару, песня превратилась просто в стихи, которые он читал для своих боевых товарищей, но прежде всего для неё — любимой своей девушке, которой открыл свое сердце, которой, сказал заветное — люблю!

В наступившей тишине хрипела только рация, «Гром» настойчиво вызывал «Волжанку», и все сидящие за столом, молодые эти милицейские офицеры, отчетливее вдруг почувствовали, что они действительно на войне, где стреляют, калечат и убивают, где разозлившиеся друг на друга люди решают свои проблемы с помощью оружия, что смерть не ищет компромиссов и охотится за каждым из них, что она не хочет ждать, а торопится, напротив, со своим пиршеством и торжеством забвения. И, наверное, кому-то из них — улыбчивых и немного подвыпивших сейчас парней, не повезет, кто-то не сможет вернуться к родной своей маме, и к той единственной, что осталась по ту сторону войны — пусть и не похожей на Великую Отечественную, с фронтами, глубокими тылами, колоннами беженцев или пленных, армадами танков и самолетов… но и на этой, чеченской войне, погибли уже тысячи и тысячи, прежде всего молодых людей, которым, увы, по законам подлого военного времени и предстоит погибать в первую очередь.

По-прежнему хрипела рация, «Волжанка» ломким баском отвечала «Грому»…

— Вернешься домой, Лёша, сразу женись! — сказал вдруг капитан Смирнов. — Не тяни. Семья — это главное у каждого человека. Увеличивай население Сибири нашей, матушки. И — расти, расти до генерала! Ты — парень с головой, учись, в академию поступай, милиции от тебя прок будет.

— Да что за настроение, черт возьми!? — воскликнул Нуйков. — Алексей! Какие-то прощальные наставления! На дне рождения у парня сидишь!

— Да ну, что ты, майор! — Смирнов махнул рукой. — Сказал, пожелал… что тут такого!? Не в пляс же мне пускаться! А что в миноре говорю… Ну, мало ли как жизнь повернётся. Не мы с тобой ею распоряжаемся теперь…

И снова зазвенела гитара в руках одного из омоновцев:

Гости скоро разошлись, оперативники остались одни, прибрались в комнате, лежали теперь на койках расслабленные и сытые, толковали «за жизнь».

Дима Шевцов потянулся:

— Эх, красотки эти, что на стенах у нас… Взяли бы, да и ожили на часок-другой!… А, мужики?

Именинник, Лёха, засмеялся.

— А чо, неплохо бы. Только пусть бы одна из них в мою Ленку превратилась. Другая — в жену командира нашего, третья — в твою Марину, Олег, а? Как сам-то? Пружинит, небось?

— Потерплю, — с улыбкой отвечал Олег. — Командировка скоро кончится, три недели, считай, позади.

— Слушай! — Шорохов — в тельняшке, босой, вскочил с койки, подбежал к настенному календарю с зачеркнутыми красным фломастером цифрами. — А и правда, мы уже двадцать два дня тут. А вроде вчера приехали.