– Засей черное поле, засей черное поле, – пробормотал Сава. Он был уверен, что Беата и остальные как одержимые повторяли эту фразу. На ум пришла еще одна. – Кто сеет ветер, пожнет бурю… Господи, а что посеял я?

Не желая больше копаться в этом, Сава вернулся на кровать. Лежать на одеяле, заменявшем испачканную простыню, было неудобно, но он не замечал этого. Его взгляд приковала Беата – настоящая правда, что с ним приключилась. А разве женщина, за которую хочется отдать жизнь, не может так называться? Настоящая правда, до встречи с которой весь мир будто бы существовал в тумане или не существовал вообще.

Словно ожидая, когда он ляжет, Беата открыла глаза и улыбнулась. Полыхнула еще одна молния, показав, что предметы могут становиться то ближе, то дальше.

– Что я посеял, Беа? Это ведь случилось, правда?

– Да. Но не бойся. Кому предстоит тьма, берет свечу. А у нас с тобой будут все свечи мира.

– Ты и впрямь моя будущая жена, Беа?

– Единственная и вечная. Это предрешено. Как и то, что мы пожнем самую великую бурю.

– Мне страшно.

– Тогда иди ко мне, мой испуганный малыш.

Именно так Сава и поступил.

Но этого разговора, как и многого другого, он так и не вспомнил.

3

Прошло положенное природой время, и чресла Беаты произвели на свет чудесного мальчугана. Правда, самого сына Сава покамест не видел. Рейс из Москвы до Петропавловска-Камчатского задержали, и Сава возблагодарил идиота, затеявшего перепалку со стюардом за десять минут до взлета. Внутренности бунтовались при одной только мысли о присутствии на родах, так что горлопан, от которого разило как от прокуренной шотландской волынки, превратился в избавителя от Великого Ужаса Рождения.

А потом пошли вещи позанятнее.

К удивлению Савы, Беата в графе «ИМЯ НОВОРОЖДЕННОГО» указала крайне необычное слово. Именно слово, а не имя.

«Эва».

Сава слышал, как среди медсестер, сновавших в коридоре, то и дело проскальзывает осуждающий шепоток.

– Эва Савельевич Абиссов? – Улыбка, которую он натянул, явно приходилась лимону дальней родственницей. – Что это вообще за имя такое?

Беата, уставшая, но определенно счастливая после родов, улыбнулась. Она буквально утопала в белоснежных подушках и паривших воздушных шариках, содержавших поздравления и пожелания здоровья роженице и дитяте.

– Тебе не нравится? Замечательно же выходит, дорогой: Сава и Эва. Как два братца-пальчика. Один – постарше, другой – помладше.

– Ну да, – пробормотал Сава. – Постарше и помладше, ну да.

«Воздушные шарики, – совершенно некстати подумал он. – Сколько же тут воздушных шариков? Не меньше двадцати, это точно. Их доставкой явно занималась Ангел. Или Нора. Такие бы и дьяволу спички продали. И разве это не запрещено? Это же больница. А еще я не помню, чтобы мы обсуждали имя малыша. Совсем».

На одном из шариков, белом сердце, парившем над пластиковым кувшином с водой, имелась приписка, сделанная красным фломастером: «БУДЬТЕ УВЕРЕНЫ, Я ОБЯЗАТЕЛЬНО ОТШЛЕПАЮ МАЛЮТКУ, КОГДА ОН ПОДРАСТЕТ». Автором этой скабрезности, без сомнений, выступала Шафран.

Сава вдруг ощутил, как внутри, барабаня по ребрам, что-то пронзительно завизжало, точно включился миноискатель, сигналя о том, что его вынесли на середину минного поля. Однако уже через мгновение тревога резко схлынула: воображаемый прибор будто обесточили.

Собравшись с мыслями, Сава присел на краешек кровати:

– Но ведь у нас мальчик, Беа. Мальчик, понимаешь? Его будут дразнить. Ой как будут.

– Да кто же?

– Да кто угодно. Даже я. К примеру, «Эва-королева». Как тебе? Может, подберем что-нибудь мужественное? Геракл? Данте? Я согласен даже на Акакия. Акакий будет ходить в гости по выходным и раздавать всем бесплатные яблоки. Ну?

Беата тихо засмеялась и охнула, смяв одеяло на животе. Улыбнулась, показывая, что всё в порядке.

– Кажется, кое-кто позабыл кое о чём. Так звали моего дедулю, и ты был согласен назвать сына в его честь. По-моему, это честный обмен: я тебе – сына, а ты мне – имя. Но я готова пойти на маленькую уступку.

– Правда? На какую же?

– Назовем сына – Дедуля.

– Господи, да ни в жизни!

Сава поцеловал ее в шею. Без этой гладкой, нежной части ее тела он не представлял себе Беату. Губы коснулись прохладной кожи и привычно занемели, пропуская в себя крошечное покалывание. Это обстоятельство сейчас же изгладилось из памяти Савы, словно, целуя жену, он пил воду забвения.

Его переполнила необычайная легкость. К сердцу будто присоединили насос, качавший не воздух, а чистейшее счастье.

– Знаешь, милая?

– Да?

– Мне тут один ангелок шепнул, что это не такое уж и плохое имя.

– И я о том же, дорогой.

– И еще…

– Да?

– Мне кажется, мы разговариваем как старые пердуны.

Они рассмеялись, и Беата, морщась и хихикая, замахала рукой, показывая, что больше не выдержит. Он аккуратно прижался к ней и почувствовал, как она целует его в макушку.

Их возраст и решимость довести дело до конца, если так можно выразиться, вызывали у окружающих определенные эмоции. В основном – удивительно мягкое, в чём-то снисходительное осуждение. Почему? Потому что они рассчитывали стать – и теперь уже стали! – молодыми родителями, не имевшими за душой ни гроша. Вдобавок ему по-прежнему было девятнадцать, а ей – двадцать, как и тогда, на рок-фестивале.

«И это ничего не меняет, – неожиданно подумал Сава. – Я бы всё равно взял ее в жены, несмотря на все финансовые трудности».

Следом пришла еще одна мысль. Ему показалось, что обет бедности, который они приняли той ночью в гостинице, под шум дождя, на самом деле не имел власти над их жизнями.

Да, он заканчивал последний курс МПГУ, подрабатывая после учебы в одной забегаловке, насквозь пропахшей собачьим дерьмом. Верно и то, что расстояние от Москвы до Петропавловска-Камчатского составляло немногим больше шести тысяч километров. А это, по идее, не способствовало укреплению молодой семьи.

И всё же по какой-то причине у них всё было прекрасно.

Беременную Беату взяли на местный молочный завод, хотя ее острый ум, по мнению Савы, позволял получить любое образование, а значит – и любую должность. Однако он не возражал, находя это необычайно милым. Ее поддерживали подруги. Они стажировались в одной из городских школ, намереваясь вскоре пополнить ее педагогический состав. И только Нора работала там на полную ставку, прививая детям навыки хорошего музыкального вкуса.

Саве и Беате словно благоволила некая сила. Они не болели, а денег всегда хватало. Вдобавок Саву дожидалось теплое местечко в далеко не худшей школе. И подруги Беаты тоже там обретались. И…

Мысли Савы, что до этого текли тихо и безмятежно, словно ручей, неожиданно вспенились.

«Какое совпадение: эти ненормальные тоже живут в Петропавловске-Камчатском! – язвительно подумал он. – Ладно мой отец – псих, из-за которого мы с матерью и перебрались в эту рыбную дыру. Но они! Они-то почему здесь? Совпадение на совпадении! Мы – на одном и том же фестивале! Мы – торчим в одном и том же городе! Мы – будем работать в одной и той же школе! Мама была права… мама была…»

Конечности Савы затвердели, когда он попытался вспомнить, в чём именно Алисия Абиссова была права. Будто издалека, прилетело смутное воспоминание о знакомстве Алисии и Беаты. Едва завидев будущую невестку, Алисия Абиссова озлобилась. Кончина мужа вытравила из ее души всё радушие, превратив в язвительную защитницу последних семейных ценностей, готовую стоять за них насмерть.

И одной из таких ценностей был ее сын.

Странное дело: Алисия сказала тогда что-то такое, отчего Беата переменилась в лице, а Сава ощутил приступ дикой тревоги, как совсем недавно. Но что же это было?

– О чём ты думаешь, Сава? – отрывисто спросила Беата.

«Ей не нравится мое непокорство, – сообразил Сава. – Я как будто могу причинить ей… неудобство». Вслух этого он, разумеется, не сказал. Да и не смог бы, потому что крамольные мысли уже блекли, а тревога уходила. Весь мир заполнял душистый аромат любимой женщины.