С точки зрения своей общей концепции Гитлер, однако, действовал логично: как бы ни хотелось ему опять добиться идеальной расстановки сил, предполагавшей западную поддержку, предложение Сталина было все же заманчивее: оно давало ему наконец общую границу с Советским Союзом, ради которой он по сути дела начинал войну с Польшей. Уже на вечернем совещании 17 октября 1939 года он дал указание начальнику штаба ОКВ генерал-полковнику Кейтелю учесть впредь при планировании, что оккупированный польский регион «имеет для нас военное значение как передовой рубеж и может быть использован для сосредоточения и развертывания сил. Для этого надо содержать в порядке и использовать для наших целей железные дороги, шоссе, линии связи. Следует устранить все начатки какой-либо консолидации в Польше», иронически добавив: «процветать пышным цветом должно только «польское головотяпство» [377].

Он переступил ту линию, которая делала войну неотвратимой, и в моральном плане. В ходе того же разговора он распорядился подавлять в зародыше все усилия, которые могут «превратить польскую интеллигенцию в руководящий слой. Жизненный уровень в стране должен оставаться низким; мы хотим лишь одного – черпать оттуда рабочую силу». В состав рейха была включена территория, далеко выходившая за границы 1914 года, прежде всего область р. Варты и Верхнесилезский промышленный район, остальная часть была объявлена генерал-губернаторством, во главе которого был поставлен Ханс Франк, оно стало объектом беззастенчивого процесса онемечивания и войны на порабощение и уничтожение: Франк должен быть способен, заявил Гитлер, «завершить дьявольское дело!» Уже в последние дни сентября он поручил Генриху Гиммлеру очистить эти области от нежелательных расовых элементов; упразднив военную администрацию 25 октября 1939 года, он дал ему зеленый свет для «этнической борьбы». Части СС и полиции положили начало режиму, основанному на терроре; арестовывали, переселяли, изгоняли, ликвидировали, один немецкий офицер, ужаснувшись писал в письме «о банде убийц, разбойников и грабителей», а Ханс Франк мечтал об «эпохе Востока», которая начинается теперь для Германии», «времени колоссальных преобразований по колонизации и заселению» [377.1].

Генриха Гиммлера, который в ходе усиленной идеологизации того времени заметно укреплял свою власть, Гитлер иногда хвалил за то, что тот не стесняется использовать «предосудительные средства», тем самым не только наводя порядок, но и превращая других в сообщников [378]. Похоже, этот психологический расчет был одной из причин, независимо от всех экономических намерений, превращения режима во все более откровенной форме в преступную систему: намерение связать всю нацию с режимом чудовищными преступлениями, привить людям сознание того, что все корабли сожжены, то чувство Саламинского сражения, о котором говорил Гитлер, было наряду с отказом от всякой политики попыткой отрезать все пути к отступлению. Почти в каждой речи, произнесенной Гитлером после начала войны, присутствует, как заклинание, тезис о том, что ноябрь 1918 года не повторится. Бесспорно, он чувствовал то, о чем писал в дневнике 3 октября 1939 года генерал-полковник фон Лееб: «Плохое настроение населения, никакого воодушевления, никаких флагов на домах, все ждут мира. Народ чувствует ненужность войны» [379]. Начавшаяся сразу после этого политика уничтожения людей на Востоке была одним из средств сделать войну необратимой.

У него не было больше иного выхода, он был опять прижат к стене и испытывал старые ощущения. Теперь конфликт, как он имел обыкновение говорить, должен быть «доведен до конца». Заместителю госсекретаря США Самнеру Уэллсу, который посетил его 2 марта 1940 года, он заявил: «Речь идет не о том, будет ли уничтожена Германия», Германия будет защищаться до последнего; но в «наихудшем случае будут уничтожены все» [380].

Еще в течение октября 1939 года Гитлер начал перебрасывать свои победоносные дивизии на запад и заново укомплектовывать их. Как всегда, когда он уже принял какое-то решение, его охватила жажда действовать, во всяком случае, понятие «сидячая война», которым обычно называют последующие месяцы нерешительного выжидания, к его поведению не относится. Еще до того как западные державы прореагировали на его «призыв к миру» от 6 октября, он вызвал к себе главнокомандующих тремя видами вооруженных сил, а также Кейтеля и Гальдера и ознакомил их со своей памятной запиской, касающейся военной обстановки. Эта записка начиналась с псевдоисторической преамбулы о враждебной позиции Франции со времен Вестфальского мира 1648 года, что и служило обоснованием решения о немедленном наступлении на западе. Цель войны определялась как «уничтожение силы и способности западных держав в очередной раз… воспрепятствовать дальнейшему развитию немецкого народа в Европе» [381] – это означало, что война на западном фронте была неизбежным обходным маневром, чтобы избежать угрозы с тыла, прежде чем начинать великий завоевательный поход на Востоке. Гитлер подробно издожил примененный в Польше метод подвижной войны и рекомендовал его и для похода на Западе. Решающим, как он выразился, является массированное применение танков, дабы «обеспечить оперативное продвижение армии вперед и избежать позиционной войны, как в 1914-1918 годах». Такова была концепция, которая увенчается столь триумфальным успехом в мае и июне следующего года.

Как и врученная генералам одновременно «Директива № 6 по ведению войны», эта памятная записка психологически была направлена на преодоление настроений строптивости в высшем офицерском корпусе. «Главное дело – это желание разгромить врага», – с таким заклинанием обращался к присутствующим Гитлер [382]. Действительно, часть генералитета считала план Гитлера «выманить французов и англичан на поле битвы и разгромить их» в одинаковой мере неправильным и рискованным и рекомендовала вместо этого упорной обороной как бы «усыпить» войну. Один из генералов назвал наступление «безумным», а фон Браухич, Гальдер и в первую очередь руководитель ведомства по делам вооружений генерал Томас, а также генерал-квартирмейстер сухопутных войск генерал фон Штюльпнагель приводили конкретные доводы со ссылками на незначительные сырьевые запасы, истощенные резервы боеприпасов, опасность зимней кампании и силу противника, и из этих политических, военных, а в чем-то даже моральных сомнений и формировались новые замыслы противодействия. Обеспокоенный Йодль обратился по этому поводу в начале октября к Гальдеру, ибо интриги офицеров означают «кризис тяжелейшего рода», и Гитлер «рассержен тем, что военные не идут за ним» [383].