От случая к случаю обсуждали увиденные фильмы, причем оценку женских ролей преимущественно делал Гитлер, а мужских — Ева Браун. Никто не давал себе труда подняться в разговоре над пошлым обывательским уровнем и, к примеру, обсудить новые режиссерские приемы. Впрочем, и подбор фильмов — сплошь развлекательной продукции — не располагал к этому... Потом, уже во время войны, Гитлер отказался от вечерних сеансов, поскольку решил лишить себя любимого развлечения, по его словам, «из сочувствия к солдатам, которые терпят лишения на фронте». Вместо фильмов теперь по вечерам крутили пластинки... Гитлер для начала заказывал бравурные отрывки из вагнеровских опер, после чего прямиком переходил к оперетте... Гитлер почитал для себя делом чести угадывать певиц и радовался, когда — как часто бывало — правильно называл имя (любимыми опереттами фюрера, как сообщает Шпеер, были «Летучая мышь» и «Веселая вдова». В Берлине он также часто посещал варьете «Зимний сад». — Б. С.).
Чтобы как-то оживить эти весьма пресные вечера, подавали шампанское, после завоевания Франции — трофейное, весьма дешевых сортов, так как лучшие сорта расхватали Геринг и его фельдмаршалы. Начиная с часу ночи многим, несмотря на выдержку, не удавалось скрыть зевоту. Тем не менее в этой пустой и утомительной монотонности вечер продолжался еще добрый час, покуда наконец Ева Браун, обменявшись с Гитлером несколькими словами, не получала разрешения удалиться в верхние покои. Сам Гитлер вставал, чтобы откланяться, лишь минут пятнадцать спустя. За этими поистине удручающими часами для обретших свободу гостей нередко следовала развеселая пирушка с коньяком и шампанским. Под утро мы расходились по домам, смертельно усталые от безделья...
При визитах старых партийных товарищей дозволялось присутствовать и Еве Браун. Но когда к обеду являлись столпы Рейха, например министры, ее за стол не допускали. Даже когда приезжал Геринг с женой, Ева отсиживалась у себя в комнате. Гитлер явно считал Еву приемлемой в обществе лишь с оговорками. Порой я составлял ей компанию в этой ссылке в комнате подле спальни Гитлера. Сама Ева была до того запугана, что не решалась даже выйти из дому прогуляться. «А вдруг я наткнусь в коридоре на Герингов?!»
Гитлер вообще мало считался с ее присутствием. Он мог бесцеремонно рассуждать при ней о своем отношении к женщинам. «Люди высокого ума должны жениться на глупых и примитивных женщинах. Представьте себе только — вот будь у меня жена, которая лезет ко мне с рассуждениями, когда я работаю! А в свободное время я не желаю, чтоб меня тревожили... Я никогда бы не смог жениться. Будь у меня дети — это ведь столько проблем! Под конец они наверняка захотят сделать моего сына моим преемником!.. У человека, подобного мне, нет ни малейших шансов заиметь толкового сына. В подобных случаях это уже стало правилом. Возьмите хоть сына Гёте — никуда не годный человек. Женщины на меня вешаются, потому что я холост. Это играло особенно большую роль в боевые времена. Все равно как у киноартиста. Стоит ему жениться, он теряет нечто в глазах обожающих его женщин — он уже больше не прежний идол для них».
Он полагал, будто имеет в глазах женщин эротически притягательную силу, впрочем, и здесь был исполнен недоверия. Ему же неизвестно, кого предпочитает в нем женщина — то ли «рейхсканцлера», то ли «Адольфа Гитлера», а уж женщин с интеллектом, по его не слишком галантному замечанию, он подле себя терпеть не намерен. Произнося такие речи, Гитлер явно не сознавал, насколько оскорбительны они для присутствующих женщин. Впрочем, Гитлер также мог изображать из себя заботливого отца семейства. Как-то раз, когда Ева Браун бегала на лыжах и опоздала к чаю, он не мог скрыть своей тревоги, то и дело поглядывая на часы и явно опасаясь, как бы с ней чего не случилось».
Должен сказать, что, будучи революционером в политике, в частной жизни Гитлер был вполне классическим бюргером, а от его застолий в «ближнем кругу» веет застойной скукой. Впрочем, многие ли люди на свете, в том числе и выдающиеся, ярко блистают в частной жизни, умеют сделать быт если не феерическим, то хотя бы просто нескучным.
Для себя, как выдающейся личности, Гитлер считал брак ненужным институтом. В ставке «Вольфшанце» 26 января 1942 года он признавался: «Самое плохое в браке то, что он создает юридические права. Лучше уж содержать любовницу». А 11 марта 1942 года заявил: «Мир мужчины значительно больше мира женщины... Мир женщины — это мужчина. Обо всем остальном она думает лишь время от времени... Женщина может любить глубже, чем мужчина. Об интеллекте у женщины и речи быть не может». И еще, как признавался фюрер, женщины, размышляющие о вопросах бытия, действуют ему на нервы. Кстати сказать, подарки от влюбленных в него женщин в первой половине 20-х годов фюрер с успехом использовал для пополнения партийной кассы.
Также фюрер не хотел иметь детей. И не только потому, что дети доставляли бы ему лишние хлопоты и отвлекали бы от важнейших государственных дел. Гитлер всерьез опасался, что если у него будет сын, то его окружение сделает его преемником власти в государстве после смерти отца и тем самым де-факто восстановит в Рейхе монархию. Гитлер считал, что преемственность власти должна быть обеспечена тем, что либо он сам назначит себе преемника (как и произошло в действительности), либо нового фюрера изберут высшие руководители партии и государства. Шпеер утверждал: «Я часто задавал себе вопрос, испытывал ли Гитлер что-нибудь похожее на любовь к детям... Встречаясь с детьми... он пытался уделять им внимание, как добрый и снисходительный отец, хотя и не выглядел при этом убедительно. Он не умел найти в общении с ними верный тон и после нескольких благосклонных слов переходил к другим делам. Дети для него были молодой сменой, новым поколением. Он больше радовался их внешнему виду (белокурые, голубоглазые), их сложению (здоровые, крепкие) или их уму (смышленые, толковые), чем тому, что было в них истинно детского».
Шпеер также приводит следующие суждения Гитлера во время застольных разговоров в «Бергхофе» о том, как он, быть может, будет жить после победы в войне: «Еще до войны Гитлер от случая к случаю заявлял, что по достижении всех политических целей отойдет от государственных дел и завершит свои дни в Линце. Тогда он не будет играть в политике решительно Никакой роли, поскольку его преемник сможет завоевать авторитет, лишь если он, Гитлер, совершенно устранится от занятий политикой. Он не станет ничего ему подсказывать. Люди тем легче обратятся к его преемнику, чем раньше осознают, что теперь вся власть у того в руках. А уж тогда они и вовсе забудут про Гитлера. И его покинут. Обыгрывая — не без жалости к самому себе — эту мысль, он продолжал: «Может, и забредет тогда ко мне на огонек какой-нибудь из прежних сотрудников. Только я на это не очень рассчитываю. И кроме фрейлейн Браун, я никого туда с собой не возьму, фрейлейн Браун и свою собаку (он действительно взял обеих — с собой в могилу. — Б. С.). Я буду совсем-совсем одинок. Да и кто по доброй воле надолго у меня задержится? И считаться со мной больше никто не станет. Все побегут вдогонку за моим преемником. Ну разве что раз в году заявятся на мой день рождения». Конечно же гости принимались наперебой возражать и доказывать, что они неизменно останутся рядом с ним и сохранят ему верность. Чем бы ни руководствовался Гитлер, заводя речь о своем досрочном отходе от политики, он в эти минуты, безусловно, руководствовался мыслью, что не магнетизм его личности, а лишь власть, сосредоточенная в его руках, есть источник и основа его авторитета».
Вероятно, уверенности, что он когда-нибудь, по примеру римского императора Диоклетиана или императора Священной Римской империи Карла V, на вершине своего могущества отойдет от дел и займется если не выращиванием капусты, то архитектурой и живописью, у Гитлера в действительности никогда не было. Вне власти он себя не представлял. В данном случае фантазии на тему о спокойной старости, лишенной политических забот, были несколько наигранны и призваны укрепить чувство безоговорочной преданности среди простодушной обслуги, а заодно прощупать лояльность к фюреру основных руководителей Рейха. Не начнет ли кто-нибудь из них всерьез рассуждать о преемнике? Но все прекрасно помнили, что было с Ремом, и сомнительных суждений себе не позволяли.
