Но Ким окликнул его снова — уже более твердо, преодолевая сжимающую горло боль:

«Вы не понимаете, Клаус! Остановитесь! Нам надо...» Гильде стал поворачиваться — нехотя и угловато. Его рука рефлекторно рванулась к поясу. Так же рефлекторно отдернулась. Снова рванулась. Пистолет, словно ожив, сам оказался в его ладони своей рифленой рукоятью. «Клаус, стойте! Там — смерть!»

Клаус поймал в прицел смуглое пятно на фоне белого безмолвия — лицо агента. «Иначе не получается...»

Он надавил на спусковой крючок. Фигурка, четко очерченная на ослепительном фоне снегов, остановилась, пошатнулась. Стала на колени. Неуклюже, боком ткнулась в снег.

Клаус прикрыл глаза, провел рукой по лицу, повернулся спиной к Седым хребтам, бросил пистолет в снег и молча, сутулясь, зашагал дальше — к надвигавшейся на него, все еще плохо различимой в начинающейся пурге громаде «Саратоги» — близкой и далекой одновременно.

Агент на контракте в страшно неудобной для живого человека позе неподвижно лежал на снегу. Только пятно крови медленно ширилось на капюшоне его ветровки — вокруг почти незаметного выходного отверстия, пробитого в нем пулей. От того места, где он лежал, еще можно было слышать скрип удаляющихся шагов. Шорох несущегося над землей снега стал заглушать их. И наконец он один и остался — этот неутихаюший, пронзительно холодный шорох.

Потом издалека — от самых отрогов Седых хребтов — по равнине затрусил к нему зверь. Зверь долго дожидался того момента, когда люди, пришедшие на его равнину, закончат решать свои дела. И он наконец настал — этот момент. Он был по-своему изысканно красив — поджар и покрыт отливающей металлом шерстью. Когда-то, на далекой Земле, предки зверя были волками. Или, скорее, шакалами. Впрочем, теперь, после смены многих поколений, последние из которых умудрились пережить десятилетия «ядерной зимы», зверь не напоминал ни тех, ни других. В нем вообще было мало земного — разве что голодный блеск в глазах.

Зверь приблизился к неподвижно лежащему человеку. Принюхался и наклонился над ним. Но в последний момент что-то отвлекло его. Голодные глаза оторвались от горла беспомощной жертвы, уставились на стальную. громаду, высящуюся над равниной. И в них отразилось пламя.

Над бескрайним заснеженным пространством катился гром. Отражался в отрогах гор. Бродил в них.

Дюзы «Саратоги» извергли пламя. Оно стало ослепительно ярким, набрало силу, подняло корабль. Опираясь на башню огня, махина корабля словно росла ввысь. Поднялась над равниной, унося пламя с собой.

И вдруг сама стала пламенем.

Гром — теперь уже другой, в сотни раз громче грома реактивных движков — обрушился на зверя. Вдавил его в снег. Лишил воли.

Свет ярче тысячи солнц залил сверкающую снегом бесконечность. И «Саратоги» не стало. Она превратилась в огненные клочья, заполнившие собой все небо. Устремившиеся к земля, угасающие на лету. Сотрясая землю, они стали входить в грунт. Усыпали равнину уродливыми чадящими пятнами.

Зверь не стал дожидаться конца светопреставления. Не издав ни единого звука, он развернулся и, под градом валящегося с небес раскаленного металла, почти точно по собственным следам потрусил вдаль, к отрогам.

Человек остался один — в бесконечности снежной равнины...

Ему приснился холод. Ледяной ветер задувал за воротник, норовил продуть насквозь тонкий брезент штормовки, отвлекал от чего-то такого, что он старательно хотел вспомнить... Отвлекало еще и то, что он никак не мог понять — где он. Что за Мир снится ему. Он знал тот огромный серый валун, на который присел, чтобы подумать немного, — он часто сидел на нем в детстве, когда жил несколько лет на Кольском, у деда. Но небо... Это было недоброе, отчаянно прозрачное небо совсем чужого Мира. Он не должен был знать такого — судьба носила его только по хорошо обжитым, скучноватым Мирам со скучноватыми небесами. Откуда же в его сны пришла эта злая бездна над головой?

И еще ему приснился запах табачного дыма.

Он обернулся и встретился глазами с Анной. Та, нахохлившись, сидела рядом с ним на сером, шершавом камне и укрывала в ладонях от ветра крохотный огонек сигареты.

Только что — совсем недавно — он точно так же сидел рядом с кем-то другим. Тот — другой — тоже курил. И так же ветер норовил погасить его курево. Но держал он сигарету совсем не так. Да и сигарета была другая — как ни странно, Ким во сне научился различать их сорта по запаху дыма... Но мучительно не мог вспомнить того — другого.

— Как ты? — спросил он Анну. — Похоже, мы давно не виделись?

— Да нет. — Она задумчиво пожала хрупкими плечами. — Это у нас впереди... Здесь холодно. Пожалуй... Пожалуй, тебе не стоит задерживаться здесь. Там к тебе пришли. Ждут.

Ким почему-то подчинился ее словам. Поднялся. Сделал шаг и обернулся на беззащитную фигурку, скорчившуюся на холодном камне.

— А как же ты?

Анна отрешенно посмотрела на далекие изломы гор.

— Не стоит волноваться обо мне. Я же такая — всегда сама по себе. Уходи. Здесь холодно. И к тебе пришли, агент.

— К вам пришли, Яснов, — тихо, но очень веско сказала медсестра. — Какие-то два больших начальника. С крейсера. Вы с ними... Вы с ними пообщаетесь?

«Да», — хотел сказать Ким.

И не сумел.

Еще мгновение назад — в том продуваемом ледяным ветром сне — он знал, как это делается. Как произносятся слова. А сейчас — снова забыл.

Как, впрочем, и многое другое.

Это не было для него новостью. Поэтому он спокойно кивнул.

Слава богу — он помнил этих двоих. По-прежнему бодр и крепок был лысоватый полковник и по-прежнему рыхловат и рассеян белесый профессор. Полковник прибыл в госпиталь еще утром и успел побеседовать со здешним начальством. Потому держался куда более уверенно.

— Лежите, лежите! — Йонг жестом приостановил движение, которого Ким и не собирался делать.

Медсестра, возившаяся с электродами на висках агента, на пальцах показала визитерам «пять минут!» и продолжила свое занятие. Ким слабо улыбнулся, переводя взгляд с одного из гостей на другого. Он почти не изменился за эти дни. Только осунулся. Да немного ниже левого глаза лицо его украсил аккуратный кружок биоактивной повязки.

— Вы хорошо понимаете нас? — осведомился Лошмидт.

Медсестра аккуратно пододвинула под руку Киму планшетку с карандашом, и он без особых усилий вывел на белом пластике «Да, спасибо».

— Вы прекрасно справились с заданием, агент, — уведомил его Йонг. — На ваш счет переведена оплата. Лечение осуществляется за наш счет. Вы скоро станете на ноги. И тогда мы поговорим подробнее. Не бойтесь — речь у вас восстановится...

Ким кивнул — «Знаю...»

Потом набросал на планшетке несколько слов и вывел вопросительный знак. Лошмидт нагнулся над надписью и прочитал:

«Ган... Фор... Валька. Анна?»

— С детьми все в порядке! — медово улыбаясь, заверил его полковник. — Все они уже у своих родителей... Все хорошо...

«Анна?» — еще раз написал Ким. Буквами побольше.

Полковник пожевал губами.

— Разве он?.. — тихо спросил Лошмидт.

— Не помнит. Я вам объясню позже... — так же тихо ответил полковник.

Ким перевел взгляд на профессора. Тот понял, что ответственность лежит на нем.

— Нет, — произнес он глухо. — С Анной Лоттой Крамер — нехорошо...

Ким прикрыл глаза. Сестра неодобрительно покосилась на приборы.

— Пожалуй, на сегодня хватит, господа... Я должна подготовить пациента к гипнопроцедурам. Потом он заснет.

— У нас к вам будут вопросы... — предупредил ее Йонг. — Мы подождем в коридоре, пока вы закончите...

— Господин агент родился в рубашке, — констатировал профессор Лошмидт, передавая тощую папку с распечаткой отчета капитана Манцева полковнику Йонгу.

Оба они не торопясь прохаживались по коридору орбитального космического госпиталя «Химмель-4», накручивающего потихоньку свои обороты в тысяче километров над недобрыми скалами и снегами Чура. У обоих на плечи были накинуты кипенно-белые халаты, предназначенные для посетителей. Оба были сосредоточены — каждый на чем-то своем. Но Йонг счел нужным согласиться с мнением профессора.