— Да, Агнес, знаю, конечно: тебе тяжело, и я для тебя — плохая поддержка.

Он привлек ее к себе, и Агнесса почувствовала хоть какое-то успокоение. Она вспомнила Терри, Аманду, Филлис, всех сразу — они промелькнули перед нею, совсем далекие, еще более отдалившиеся из-за того, что она чувствовала теперь. И близко был один только Джек.

Следующие дни она провела в доме, мучительно и непрерывно размышляя. Уехать, видимо, все же придется: ко всему прочему, ее стали одолевать нехорошие предчувствия. Да, скорее всего, судьба сама развяжет узел, как бывало всегда, но вот только как? Ничего хорошего на ум не приходило. Ей плохо спалось, все валилось из рук; чтобы как-то отвлечься и развеять мрачные мысли, Агнесса пошла прогуляться в город.

Она бродила по улицам Санта-Каролины, знакомым ей с давних времен, вдыхала запахи лета, вспоминая, с каким чувством въезжала сюда, что жило в ее душе тогда, столько лет назад. Взглянула на особняк Деборы, где жила наверное, счастливая Эйлин со своим супругом и детьми. А она, Агнесса Митчелл, дважды отказалась от такого счастья! Цыганка предсказала ей когда-то полную событий жизнь со страданиями и радостью, любовью и смертью; все это было и будет, должно быть, еще, только вот последнего больше не надо!

Она вернулась домой. Вошла, открыв дверь ключом (Джек оставался наверху), и некоторое время находилась внизу, в гостиной.

В дверь постучали. Агнесса, не думая ни о чем, всецело поглощенная собою, почти машинально открыла и — оторопела, мгновенно ощутив парализующий ужас: на пороге стояли двое молодых мужчин в форме полисменов штата.

— Добрый день, мэм! — предельно вежливо обратились они к ней. — Разрешите войти!

— Я в чем-то провинилась? — стараясь сохранить невозмутимость, спросила она, но сердце уже колотилось часто-часто, что-то сдавливало виски, а тело содрогалось, словно в ознобе. Нет, это не может кончиться вот так!

— Мы должны кое-что выяснить.

Она поднималась наверх, едва переступая одеревеневшими ногами, после того как полицейские осмотрели все внизу, поднималась, сознавая, как давно не испытывала такого отчаяния и чувства глубочайшей безысходности: им с Джеком не уйти и не скрыться уже никуда!

Джек все понял еще до того, как увидел ее помертвевшее лицо, и сей же миг внутри словно рассыпалось что-то, собранное было с таким трудом; он почувствовал одновременно оцепенение и сильное желание бежать — сломя голову, куда угодно, и в глазах его — заметила Агнесса — было только одно; увеличившееся до гигантских размеров, переросшее все беспредельное чувство — страх.

Один из полицейских занял позицию у входа, второй сделал шаг вперёд.

— Вы должны пройти с нами для выяснения личности.

«Кто? — со смертельной тоской подумала Агнесса. — Соседи? Терри? Орвил? О, наверное, нет! Просто судьба».

И она стояла в стороне, не в силах что-либо изменить в происходящем.

Рука Джека медленно опустилась к поясу, и полицейский тут же вскинул оружие.

— Без шуток!

Джек метнул взгляд на Агнессу и слегка отступил, а потом бросился к окну в сумасшедшем стремлении освободиться.

— Стой!.. Не стреляй, Билл!

Все трое метнулись один за другим, но Агнесса видела только, как разламывается без надежды на возрождение ее жизнь, ибо, как ей казалось сейчас, не оставалось ничего, что связывало бы ее и с прошлым, и с будущим. И она прошептала бессильно:

— Джекки…

Она не видела, как бежали полицейские, преследуя человека, обреченного самою судьбой, как стреляли два раза, предупреждая, в воздух, а третий — вслед; не слышала, как шумели, провожая беглеца, деревья и густой зеленый кустарник на склонах гор, как приветственно плескался океан, огромная стихия, в которую, добежав до обрыва, бросился Джек… Она не знала, что чувствует человек, когда его захлестывает волна, — нет, совсем не ужас погружения в глубины смерти, а просто странное, застывшее, растерянное непонимание происходящего, почти без проблеска других ощущений, кроме разве что обволакивающей мягкости водных объятий, — не представляла себе, что он видит сотни жемчужно-белых пузырьков, будто нанизанных друг на друга и проходящих сквозь толщу зеленовато-синих тяжелых волн; не ведала, что он слышит как бы отдаленный гул приближающихся сил Вселенной, которая сулит то ли вечную жизнь, то ли вечную смерть. И не знала, что же ждет его потом; возможно, покой и — наконец — свобода.

Но она чувствовала, что можно бесконечно терять и всегда находить снова.

И уже не ощущала враждебности по отношению к тому, кто еще только начинал жить внутри ее собственной жизни.

Стоял полуденный зной, и, несмотря на распахнутые настежь окна, в помещении полицейского участка Санта-Каролины было так душно и жарко, как в пекле ада.

— Слушай, Билл, может, не будем вписывать имя дамочки в рапорт? У нее могут быть неприятности! — сказал один полицейский другому, входя в открытую дверь маленькой комнаты.

Сидящий за столом поднял голову от бумаг, а первый продолжал:

— Ей и так стало плохо, когда я ответил, что он, по всей видимости, утонул, хотя мы пока еще не нашли тело Я позвал доктора, он сказал — у нее сильное нервное потрясение, да она, кроме всего прочего, еще и беременна. Думаю, от ее показаний мало толку, тут и без них все ясно.

— Где она сейчас?

— В кабинете.

— Может, у нее есть родственники — пусть приедут за ней!

— Говорит, никого.

— Кстати, — сидящий отложил перо, — мне сказали, тело могло попасть между скал — там подводные лабиринты. Если туда затянуло — не достать.

Первый махнул рукой.

— Да ничего! Все равно запишешь «при попытке к бегству». Это опасный преступник. — Он улыбнулся. — Так что надейся на повышение. Ты ведь попал в него?

— Похоже. Не думаю, что ему удалось выплыть… Ладно, скажи кому-нибудь, пусть проводит ее домой. Это же действительно ее дом?

— Да, бумаги в порядке. Миссис Лемб из Вирджинии.

— Она замужем?!

— Да. А с этим типом давно жила, соседи показали.

— Вот, черт возьми, женщины, а? — усмехнулся второй и, обменявшись с первым понимающим взглядом, продолжал писать.

По весенним улицам городка Санта-Роза неторопливо катился открытый наемный экипаж. Он долго колесил по окраине, мексиканским кварталам и центру, пока не въехал наконец в один из неприметных чистеньких переулков с двухэтажными белыми домами под красной черепицей, огороженными витыми чугунными решетками. Здесь было много клумб, уже оживающих яркими цветами в преддверии лета.

Прилично одетый мужчина лет тридцати на вид, единственный пассажир кареты, сошел с нее и тронул кольцо калитки.

Пожилая негритянка в белом фартуке, подметавшая двор, выпрямилась и с удивлением смотрела на него — явно прибывшего издалека.

Он подошел нелегким шагом — точно сомневаясь, двигался к тайной неизвестности, и что-то негромко спросил. Негритянка покачала головой, потом махнула рукою в сторону дома.

— Да, здесь живет одна бедная (мужчина понял — не в смысле денег) одинокая женщина, но у нее совсем другая фамилия.

— Все равно, я пройду, мэм?

— Да, пожалуйста. Она как раз сейчас дома.

Мужчина прошел к крыльцу, попутно окидывая взором жалюзи на окнах, поднялся по узенькой лесенке наверх и постучался в единственную дверь без номера и таблички.

Сердце забилось против воли, когда в ответ изнутри послышалось движение, и прошуршали шаги. Дверь приоткрылась.

— Агнесса!

— Орвил?! — Она отступила. — Входи…

Он вошел, на ходу осматривая скромное жилище, потом перевел взгляд на женщину.

Агнесса… Прошло больше года с тех пор, как он в последний раз видел ее, и теперь она стояла перед ним — худая, бледная, вся какая-то осунувшаяся и подурневшая, точно из нее ушли жизненные соки. Серо-коричневое миткалевое платье с черным пояском облегало ее фигуру, длинные волосы, заплетенные в косы, были убраны назад, и глаза были как-то по-особому ровно и обнаженно печальны, точно чувство это стало сутью ее теперешней жизни. Она опустила тонкие, еще больше, казалось, похудевшие руки и молчала, глядя на него, и он не понимал, рада она или нет его видеть, чувствует ли неловкость или что-то еще.