Агнесса опустила голову. Потом привлекла к себе Рея и поцеловала его в лоб.

— Я не буду спорить с тобой, мой мальчик. Я вообще очень редко поступаю правильно. Я только хочу, чтобы мы стали ближе, как родные, как одна семья, искренне хочу этого.

Вечером Агнесса, присев на корточки в углу коридора, ведущего в кухню, очень долго говорила о чем-то с Керби. О чем, никто из домашних не знал, потому что она отослала всех, но после этого Керби поднялся с места и взял корм.

В это же время Джек сидел в обшарпанном грязном номере окраинной дешевенькой гостиницы и думал, как он предполагал, свою последнюю думу. После объяснения с Агнессой он хотел немедленно покинуть город — он никогда не жил в городах, не любил их и боялся, но потом вдруг решил задержаться.

Необходимо было проститься… возможно, с самим собой. Он остановился здесь на свои последние деньги в свой последний вечер. Нет, он еще окончательно не решил свести счеты с жизнью, но, размышляя, все больше склонялся к этому.

Что еще можно было сделать? Убить Орвила? Но Агнесса и без того ненавидит его, Джека, он и без того не нужен ей. Джек вдруг вспомнил, что забыл напомнить Агнессе о ее обещании всегда быть с ним, что бы ни случилось. Он усмехнулся: разве бы это помогло?! Ведь он предложил ей: пусть телом владеет Орвил, он согласился лишь на обладание душой — совсем уж не мужское решение, но она даже это отвергла! Он не дождался от нее ни капли понимания и сочувствия, она только обвиняла, она лишила его последней надежды. Он думал когда-то, что страшнее каторги ничего нет, но, оказалось, есть — сама жизнь! Сама жизнь — каторга и тюрьма! Ладно, он сумеет освободиться!

Джек взял револьвер и посмотрел прямо в темное дуло. Вот откуда явится свобода от всего: от жизни, от тюрьмы, от Агнессы! Очень быстро и легко!

Он взял в руки бутылку и налил остатки виски в стакан. Выпил, медленно, ровными глотками, только чуть задержавшись перед последним, и на минуту опустил тяжелую голову на стол. Потом вдруг неожиданно закашлялся болезненно-мучительным кашлем, который преследовал его особенно сильно в последние годы, как и головная боль, и тяжесть в груди. Постепенно кашель перешел в злобный смех: кому она нужна, такая жизнь!

Джек взвел курок и вдруг оторопел. Он вспомнил, что там, внутри, нет патронов, он расстрелял их все на дороге и совсем забыл об этом, увлеченный призрачными надеждами. Она даже это у него отняла, Агнесса, из-за которой он страдал всю свою жизнь! Даже это, последнее! Джек с ненавистью отшвырнул бесполезное оружие.

Что же осталось? Веревку, пожалуй, достать удастся… Он подумал об этом — и вздрогнул, охваченный суеверным ужасом: неужели придется добровольно подвергнуть себя той самой казни, от которой он спасался бегством?! Самому привести в исполнение приговор?!

…Джек действительно больше не вернулся; напрасно Орвил велел следить за подступами к дому и втайне охранять жену и дочь. Ему ежедневно докладывали об отсутствии всего подозрительного.

Еще через пару недель Орвил Лемб вместе с выздоровевшей Агнессой, Джессикой, сыном, Реем, прислугой и псом выехал в Калифорнию.

Агнесса смотрела в окно. Давно ли была весна, а вот опять осень, иная, чем в прошлом году, более мягкая, солнечная, золотистая. Та, прошлая, казалась резче, но эта — грустнее. Агнесса не знала, почему вспоминает предыдущую. Должно быть, потому, что многое изменилось с тех пор. Она задавала себе вопрос: каких перемен было больше, внутренних или внешних, и не могла на него ответить: и тех, и других случилось достаточно. Хотя вроде бы… совсем мало… Она подумала о том, что постоянно натыкается на противоречия даже в самых ничтожных мелочах, что уж говорить о чем-то важном!

Этим летом на берегу океана она чувствовала себя спокойно, ей многое удалось отогнать от себя. Агнесса невольно улыбнулась: когда еще она снова окажется там?.. Сейчас она не грустила душой, до предела насыщенной летними впечатлениями, которые, долго теперь будут с нею, долго, наверное, до самой зимы. Она вспоминала ощущение небывалого, когда находилась в тех краях, под солнцем, в воде, на горной тропинке. У нее было такое чувство, что это длится бесконечно, словно вся жизнь — лишь этот миг. И вот снова блаженный миг миновал.

— Когда ты думаешь, Агнесса, у тебя такое выражение лица, будто ты по меньшей мере взлетела до облаков: мягкое, мечтательное. Знаешь, ты словно молодеешь с годами. Раньше ты не такая была, будто взрослее. Смешно я говорю, да?

Филлис засмеялась, Агнесса рассмеялась вслед за нею, но потом сказала серьезно:

— Я понимаю, почему. Ожесточенность жизненной борьбой накладывает свой отпечаток, но я была еще молода, когда все переменилось, и оттого этот след исчез. А ты не замечала, Фил, что зачастую люди стареют, изменяются внезапно! Лет десять человек может выглядеть почти одинаково изо дня в день, но потом ты на неделю теряешь его из виду — и удивляешься произошедшим переменам. Так и я могу измениться вдруг, просто этот период для меня еще не наступил, я не успела подойти к роковому рубежу. Вот когда я из девчонки превратилась в молодую женщину, то заметила это сама: как раз с начала злоключений в Хоултоне. Помяни мое слово: увидимся мы с тобой, когда мне будет лет тридцать, — ты меня не узнаешь! Может, я и не постарею, но стану другой.

— Когда-то это еще будет?! — произнесла Филлис и прибавила с выражением лукавства в голубых глазах: — А ведь ты не узнала меня сегодня на вокзале! Что бы это значило?

Агнесса улыбнулась. Она и вправду не сразу узнала Филлис. Удивительно, как все-таки положение и наряд меняет внешность человека! Посудомойка имела очень мало общего с владелицей роскошного магазина. Филлис всегда была довольно симпатичной, но теперь она обрела уверенность, а с нею — своеобразные, по-особому привлекательные черты. Ее пепельные волосы были в идеальном порядке уложены и заколоты черепаховыми гребнями, на пальцах сверкали кольца, бежевое шелковое платье сидело безупречно; Филлис немного похудела, как раз настолько, чтобы обрести истинную стройность настоящей дамы; Агнесса подумала о том, сколько усилий пришлось для всего этого приложить бывшей работнице ресторана. Подруга была девушкой из низов, и какая-то простота все равно сохранялась в ее облике, несмотря на нынешнее совершенство манер, но это не портило общего впечатления, не отталкивало, а скорее, напротив, располагало; к тому же держалась Филлис совсем не высокомерно.

К слову сказать, Агнессе очень понравился магазин, которому подруга отдавала все свое время, — у Филлис явно был вкус и способности, раскрывшиеся благодаря удачному стечению обстоятельств. Агнессу несколько смутила вывеска, на которой рядом с фамилией Филлис красовалась и ее фамилия: женщина считала в виду отсутствия прямого участия упоминание своего имени неуместным. Но она ничего не сказала, боясь обидеть подругу — Филлис с таким увлечением говорила о магазине, и только о магазине, что чувствовалось: это и есть ее жизнь и ее призвание.

— А ты заметила, как одеты продавщицы? Я сама придумала такие фасоны!.. Тебе нравится торт? — в следующую минуту спросила она. — Возьми еще! Я приготовила для тебя, к твоему приезду.

— Спасибо, очень вкусно. Я тоже иногда готовлю сама.

Они сидели вдвоем в уютной гостиной и пили чай с тортом, собственноручно испеченным Филлис. Она же сама ухаживала за гостьей: Филлис жила одна и держала приходящую служанку. Когда Агнесса спросила подругу о личной жизни, та покраснела и со смущенным смехом заявила, что «мистер Барретт (тот самый, что был послан ей в помощь в создании магазина), конечно, очень мил, но…»

— Я слишком увлечена делом, ценю свободу, чтобы быть зависимой от кого-то. Ведь если я выйду замуж, мне придется все оставить и заняться домом, семьей, — закончила она уже вполне серьезно.

Агнесса вспомнила, как в былые времена Филлис толковала о вероятности выгодного брака, возлагая на него большие надежды. Похоже, тогда она считала, что для хорошенькой, но бедной девушки это единственный путь к достижению благополучия. Конечно, Филлис помог случай, но все же как много зависит от смены условий жизни!