А может, это ему и нужно было сейчас? Аксель так и не наколдовал себе знание португальского языка, но почему-то понимал всё, что поёт незнакомая девушка. Она пела о моряке, который ушёл в дальнее плавание и никак не вернётся. Конечно, он не бросил её, это невозможно. Но тогда, значит, он погиб — и она лучше будет думать, что бросил…Аксель вдруг почувствовал, как у него защипало в глазах. Он украдкой огляделся — не замечает ли кто, что он вот-вот расплачется — и был поражён каменной неподвижностью людей в зале. Сам воздух, казалось, оцепенел, вертикально стоят огоньки свечей, замерли даже официанты, прекратив разносить заказы. Ещё большее оцепенение, чем то, во дворике, когда пришла королева ежей, ещё глубже сон! Аксель с облегчением почувствовал, как по щекам его льются слёзы. Жаль было моряка, и девушку, и себя, и Пепу, и всех, кто на что-то надеется и чего-то ждёт — всё равно, сбудутся их мечты, или нет…
Потом девушка спела ещё много песен, и некоторые из них были замечательными, а иные — слишком уж монотонными, но Аксель знал, что эту первую песню он не забудет никогда в жизни. Когда выходили из зала, он покосился на Пепу: она тоже шла, как во сне, и в лице у неё появилось что-то грустное и отсутствующее.
— Я ещё никогда не видел, чтобы ТАК слушали, — тихонько шепнул мальчик сеньоре Мирамар, когда она, кончив раскланиваться и прощаться со всеми, проложила ему путь к дверям.
— Ещё бы, — мрачно вздохнула она, понимающе кивнув. — Это ведь не просто музыка, Акселито, а встреча с самой судьбой…
И, оглянувшись на тёмный зал, повторила:
— Фаду — это судьба.
Утро, похоже, пропало: хлынул дождь, как и в прошлый раз — стеной. Поэтому ни заниматься расспросами, ни развивать иную детективную деятельность, ни даже просто пойти купаться было нельзя. Кри и Дженни, как две совы, уселись в номере у последней, и начали уныло играть в карты. А Аксель…не то чтобы всё ещё злился за старое, или опасался чего, но, так сказать, решил приберечь своё спокойствие для вечера. Он и один не пропадёт. Что ж, думал он, глядя из своего окна на затопленные ступени фонтана, кое-что сделать всё же можно. В запасе остался лорд.
Было вполне понятно, где засел старый паралитик: вон они, его апартаменты. Напротив и внизу. Непонятно другое — как проникнуть за закрытые жалюзи, не будучи дождевой каплей. Не торчать же внаглую перед дверью тяжело больного человека, отбивая хлеб у смерти! В конце концов «Акселито» решил поболтать с сеньорой Мирамар: может, удастся выведать у неё что-нибудь о лордовых привычках и режиме дня. Надо только похвалить её пансион, глядишь — и дело в шляпе.
Сеньору он нашёл без труда; она была, как всегда, на кухне, и вряд ли даже всемирный потоп нарушил бы её привычки. От низкой, длинной плиты с конфорками и духовками шли стеной умопомрачительные ароматы. Строго шипели исполинские сковородки, на которых впору было жарить грешников в аду, а сама хозяйка — по-прежнему в чёрном одеянии, поверх которого топорщился кружевной фартучек — дирижировала приготовлением четырёх соусов сразу.
— Входи, входи, дружок! — приветствовала она его, радушно улыбаясь. — Когда идёт дождь, отчего и к старухе на кухню не заглянуть, верно? На, заешь мою шуточку… — И она ловко пихнула ему через стол пластиковый подносик с фруктами, появившийся как из-под земли. — А может, у тебя ко мне дело?
«Я не верю, что это Кья, — в который раз сказал себе Аксель. — Или ей надо дать „Оскара“! Тем более, нужно разобраться с лордом…и, кстати, с тем, как его зовут».
— Кому хуже всех в такую погоду, — жалостливо вздохнул он, поблагодарив сеньору и надкусив банан, — так это лорду Джонсу. У него, наверное, ревматизм, и все кости ноют…
— С чего ты взял, что он Джонс? — удивилась сеньора Мирамар, чуть не уронив ложку в рыбный соус. — Ты с ним знаком?
«Неужто я угадал?» — подумал мальчик, но тут же понял, что ошибся.
— Да так…слышал от кого-то, — уклончиво ответил он. — Может, его и не так зовут, а перепутать имя ведь недолго, правда?
— Правда! — заверила сеньора. — К тому же ты слыхал какого-нибудь сплетника, не иначе. О моём пансионе много сплетен ходит — ты же понимаешь, люди завидуют…Дело в том, Акселито, что только я одна знаю его имя. Вдали от родины он предпочитает жить инкогнито.
— О-о-о! — с чувством воскликнул Аксель, опустив руку с бананом. И на лице у него было написано: «Ну так как же его зовут, дорогая?!»
— Что же касается ревматизма, — безжалостно продолжала кухарка, помешивая соус деревянной ложкой, — то, боюсь, всё обстоит гораздо хуже. Милорд не любит показывать посторонним свои проблемы и всегда дышит свежим воздухом вдали от любопытных глаз. В сумерках…
«В сумерках? Враньё! Глубокой ночью, да и то вряд ли», — подумал Аксель, принимаясь за следующий банан и обдумывая новую атаку. Но сеньора уже сменила тему:
— А как тебе вчерашний концерт? Почувствовал «саудадэ»?
— Что-что?
— «Саудадэ»! — повторила она с не меньшим энтузиазмом, чем Аксель издал своё «О-о-о!» — Это ощущение судьбы, Акселито — неумолимой, прекрасной, и в то же время безжалостной. В нём-то и состоит вся прелесть фаду… — И она указала мальчику на портрет пышноволосой женщины со строгим, красивым лицом, висевший чуть поодаль от плиты (наверное, чтоб его не закоптило). — И величие Амалии. А?
— Замечательно, — признал Аксель. — Только я не очень верю в судьбу, сеньора Мирамар.
Он ожидал всплесков ужаса и призывов к мадонне, а за этой дымовой завесой можно было, пожалуй, вновь подбираться к лорду. Но вдова Мирамар только вздохнула.
— Вот и мой Диниш не верил…А как посыпались на него несчастья, сразу стал другим человеком. И фаду не мог слушать без слёз, и из церкви не выходил, и для меня, грешной, стал живым примером благочестия! Но тебе, должно быть, всё это малоинтересно, дружок?
Она не заблуждалась. Акселя вовсе не интересовали беды и несчастья её покойного мужа — особенно сейчас! Послезавтра — крайний срок, когда надо найти Белую Маску, или покинуть остров, признав своё поражение…
— Я где-то читал, — сказал Аксель, принимаясь за багровый от спелости плод манго, — что судьба — понятие математическое. Огромное количество всяких событий, выпадающих на вашу долю, — понимаете? — сталкивается с таким же количеством чужих. И вот, если бы их все можно было ввести в какой-нибудь суперкомпьютер, сеньора Мирамар, то в принципе он мог бы вычислить судьбы всех людей на свете.
— А как же наш выбор? — строго сказала сеньора, выпрямляясь над лоханью с ванильной подливкой. — Выбор между грехом и добродетелью? Искушением и смирением? Разве есть такой суперкомпьютер, Акселито, который мог бы заглянуть в душу каждого из нас? Да мы порой сами не знаем, что сделаем через минуту! Кроме Адама и Евы, голубчик ты мой, есть ещё змей-искуситель…ах, не умею я! Вот если б ты в это воскресенье вместо пляжа пошёл со мной в церковь, отец Эстебан гораздо лучше бы тебе объяснил…
— Я бы с удовольствием, — твёрдо сказал Аксель, утираясь салфеткой, — но до воскресенья — а может, даже и в воскресенье — мне нужно сделать доброе дело. И я боюсь не успеть…Вы что-то ищете?
— Да. Акселито, там, позади тебя — шкафчик с пряностями. Будь добр, подай мне с верхней полки такую жёлтую жестянку…Спасибо.
— Как пахнет! — сказал Аксель, крутя головой и ещё раз вдыхая сладкую волну запахов, ударивших ему в нос из недр шкафчика. — Опьянеть можно…
— А как же, — довольно улыбнулась сеньора. — Ведь у меня чего только нет! Мало кто на острове так понимает толк в приправах и специях, как я. Тут у меня перец и розмарин, миндаль и корица, мята и шафран, каперсы, кардамон и сельдерей, да мало ли что ещё…
— А вот это? — указал Аксель на прохудившийся кулёк, из которого высыпались на полку, судя по виду, грецкие орехи — только поменьше обычных.
— О, а это король всех пряностей, Акселито — Его Величество Мускатный Орех! Знаешь ли ты, что если б эта горстка ядрышек попалась тебе в средневековье, ты стал бы богатым человеком? Он тогда ценился дороже золота…Из-за него-то европейцы так и рвались найти путь в Индию и на Молуккские острова. Я слыхала, знаменитый пират, сэр Фрэнсис Дрейк, грабил караваны судов с грузом мускатного ореха! А если кто крал хоть несколько орешков — его казнили…Сейчас-то его выращивают вдоволь — и в Индонезии, и в Суринаме, и на Тринидаде…
