Командир группы подбородок трет: нехороший признак, мрачен командир. И заместитель его Кисть мрачен. К узлу связи танковой армии шли одновременно с разных сторон пять диверсионных групп. Приказ прост был: кто до трех ночи к узлу связи доберется, тот в 3.40 атакует его. Те, кто к условному времени не успеет, в бой не вступают, обходят узел связи большим крюком и идут к следующей цели. Наша 43-я группа ко времени не успела. Мрачен потому командир. Вдали мы слышали взрывы и стрельбу длинными очередями. В упор били, значит. С нулевой дистанции. Ко времени успели минимум три группы. Но если даже и только одна группа ко времени успела, сняла часовых и появилась на узле связи в конце холодной неуютной ночи… О, одна группа много может сделать против узла связи, пригревшегося в теплых контейнерах, против очкастых ожиревших связистов, против распутных телефонисток, погрязших в ревности и блуде. Жаль командиру, что не успели его солдаты к такой заманчивой цели. Знает командир наверняка, что группа лейтенанта Злого уж точно ко времени поспела. Наверное, и старший сержант Акл своих молодцов вовремя успел привести. Акл – это Акула значит. У старшего сержанта зубы острые, крепкие, но неровные, вроде как в два ряда. За то его Акулой величают. А может, не только за это. Скрипит командир зубами. Ясно, он сегодня группе расслабляться не позволит. Держитесь, желудки!

Спим. Идет одиннадцатый день после выброски. Днями поднять головы невозможно. Вертолеты в небе. На всех дорогах кордоны. На опушке каждого леса – засада. Появилось много ложных объектов: ракетные батареи, узлы связи, командные пункты. Диверсионные группы выходят на них, но попадают в ловушку. Батальон уже потерял десятки своих диверсионных групп. Мы не знаем сколько. Нам бросают посылки с неба каждую ночь: боеприпасы, взрывчатку, продовольствие, иногда спирт. Такое внимание означает только одно: нас мало осталось. За эти дни наша группа нашла линию радиорелейной связи, неизвестную нашему штабу раньше. По ориентировке приемных и передающих антенн группа нашла мощный узел связи и тыловой командный пункт. Тогда на пятый день операции группа впервые вышла в эфир, сообщив о своем открытии. Группа получила благодарность лично от командующего 13-й Армии и приказ из этого района уходить. Наверное, его обработали ракетами или авиацией. На седьмой день группа объединилась с четырьмя другими, образовав диверсионный отряд капитана по кличке Четвертый Лишний. Отряд в полном составе успешно атаковал аэродром прямо днем, прямо во время проведения взлета истребительного авиаполка. Отряд без потерь ушел от преследования и рассыпался на мелкие группы. Наша 43-я временно не существовала, превратившись в две – 431-ю и 432-ю. Теперь они вновь объединились. Но работать активно пока не удается: вертолеты в небе, кордоны на дорогах, засады в лесах, ловушки у объектов. А все же мы свое дело делаем: 8-я гвардейская танковая Армия парализована почти полностью, и, вместо того чтобы воевать, она ловит нас по своим тылам.

День угасает. Никто нас днем не тревожил. Отдохнули. Нашу группу пока не накрыли, ибо командир хитер, как змей. Змеем его, оказывается, и зовут. Он нашел склад боеприпасов наших врагов, у этого склада мы проводим дни. Тут у нас и база, все тяжелое снаряжение тут свалено. А по ночам часть группы налегке уходит далеко от базы и там проводит дерзкие нападения, а потом на базу возвращается. Все группы, которые по лесам непроходимым прятались, давно уже уничтожены. А мы пока нет. Трудно нашим противникам поверить и понять, что наша база прямо под самым носом спрятана, и потому вертолеты нам не докучают. А с засадами и кордонами надо быть просто осторожным.

– Готовы, желудки?

Группа готова. Лыжи подогнаны, ремни проверены.

– Попрыгали.

Перед выходом на месте прыгать положено, убедиться, не гремит ли что, не звенит ли.

– Время. Пошли.

– Слушай, Шопен, представь себе, что мы на настоящей войне. Заместитель командира убит, а у командира прострелена нога. Тащить с собой – всех погубишь, бросить его – тоже смерть группе. Враги из командира печень вырежут, а говорить заставят. Эвакуации у нас в Спецназе нет. Представь себе, Шопен, что ты руководство группой принял, что ты с раненым командиром делать будешь?

Шопен достает из маленького карманчика на рукаве куртки шприц-тюбик одноразового действия. Это «блаженная смерть».

– Правильно, Шопен, правильно. На войне у нас единственный способ выжить: убивать своих раненых самим. – В контрольной тетрадке я рисую еще один плюс.

Идет семнадцатый день после выброски. Активно действуют только пять-шесть диверсионных групп, и наша в их числе. Группа Акулы, как и группа Злого, давно поймана. Командир 43-й знает это каким-то особым чутьем. И Злой и Акула – его друзья и соперники. Наверное, лейтенант Змей думает о них сейчас и слабо сам себе улыбается.

– Готовы? Попрыгали. Время. Пошли, ребята.

Своих солдат он больше не называет желудками.

Я иду по красному ковру. Тут я не был двадцать три дня. Отвык от тишины, от ковров, от тепла, вообще человек дичает быстро и возвращается в животный мир легко и свободно, без затруднений.

В коридорах штаба спокойно и уютно. Тут сытые чистые люди, тут бритые лица. Тут нет простуженного командирского хрипа и нетерпеливого повизгивания собак, которых вот-вот спустят с поводков.

Нашу 43-ю диверсионную группу захватили в числе последних. Обложили, загнали в овраг. Все, как на войне настоящей. И собаки настоящие были. А они, четвероногие друзья человека, разницы совсем не понимают: настоящая травля, учебная… Им один черт.

Тонкий, гибкий солдат Плетка вывернулся и из этого переплета. Его первого от группы отбили и погнали к реке, на которой уже тронулся лед. Думали к берегу прижать. Но он сбросил куртку, бросил автомат и поплыл между льдин. Вертолет за одним не послали, а собаки в воду не пошли: не дурные. Через четыре дня он пришел в казармы своего батальона, вконец отощавший, в темно-синей милицейской шинели. Украл.

За это Плетке было пожаловано сержантское звание и пятнадцать суток отпуска. Вообще таких ребят в батальоне немало. По одному они возвращаются в батальон на сломанных лыжах, в изорванных куртках, иногда с кровавыми ранами.

Нашу группу захватили в глубоком овраге, отрезав все пути.

Нас привезли в казармы полка МВД. Встретили, как старых друзей. Выпарили в бане, накормили, дали сутки отоспаться. Для захваченных групп была заранее освобождена одна казарма, и санитарная часть полка работала только на нас.

В бане солдаты МВД на нас с уважением и таким испугом смотрят: скелеты.

– Тяжкая вам, братишки, служба выпала.

Не спорим. Тяжкая. Да только каждый год в Спецназе за полтора года службы считается. Прослужи десять лет – пятнадцать запишут. Соответственно с этим и по полторы получки платят, и за прыжки платят, да за каждый рейдовый день особо добавляют. А жиру мы скоро нового нагуляем. Не зря нас желудками зовут.

Отоспался я. Отдохнул. И вот вновь по мягкому ковру иду. Штаб меня шутками встречает:

– Расскажи, Витя, как ты вес сбрасываешь?

– Эй, разведчик, ты откуда такой загорелый?

Лицо мое обожжено морозом, ветром и безжалостным зимним солнцем. Губы черные, растрескались. Нос облупился.

– Давай, Витя, в воскресенье на лыжах покатаемся!

Это жестокая шутка. Такие шутки я переношу с трудом. И вообще после Спецназа я больше всего в мире ненавижу людей, которые добровольно надевают лыжи просто из-за того, что им нечего делать.

Мой путь – к начальнику разведки.

– Разрешите войти? Товарищ подполковник… Извините…

На новеньких погонах Кравцова не по две, по три звезды…

– Товарищ полковник, старший лейтенант Суворов с выполнения учебно-боевого задания прибыл!

– Здравствуй.

– Здравия желаю, товарищ полковник! Поздравляю вас.