Егор стоял на ватных ногах, тяжело прислонившись к дверному косяку. Вокруг него беззвучно рушился мир. Шли широкими трещинами и ломались сразу на несколько частей какие-то толстые высокие колонны, массивные бетонные фризы, опирающиеся на них, кренились на бок и, так же трескаясь, падали вниз вслед за обломками колонн. Летели куски стен и стекла, капители и пилястры, столы и стулья, гардины и занавески, посуда и книги. Летели в полной тишине, нарушаемой лишь таким родным и знакомым голосом жены. Летели и исчезали где-то далеко внизу, в туманной темной бездне, откуда вместо них поднимались облака густой серой пыли или пепла. Облака эти обволакивали Егора, и вот уже не осталось ничего вокруг, кроме клубящегося марева и чужой женщины, сидевшей перед ним.

Главная фаза разговора, то есть — постановка перед фактом была закончена, и она без паузы перешла ко второй — оправдательно-обвинительной. Оправдывала она саму себя, видимо, исключительно, для самоуспокоения, а обвиняла, естественно, Егора. Суть сводилась все к тому же. С ним стало невозможно жить. Он — эгоист, алкоголик и ужасно депрессивный человек. Она устала находиться в вечном унынии и бедности. «Когда это она успела в бедности-то?» — лениво отозвалось в голове Егора. Она хочет жить и радоваться жизни, а не видеть каждое утро перед собой это вечно унылое лицо. Она хочет чувствовать себя женщиной, а не домохозяйкой, хочет, чтобы ее ценили и уважали, дарили цветы и носили на руках. С последним она явно перегнула, чуть смутилась, сделала великолепную театральную паузу и выложила свой главный козырь. Она хочет, чтобы у ее ребенка было нормальное будущее и нормальный отец, который сможет это будущее обеспечить. И, вообще, Саша — настоящий мужик, во всех смыслах этого слова.

Последний намек почему-то оказался самым длинным и острым гвоздем. Задетое мужское самолюбие — страшная вещь. Егор наконец очнулся от ступора, почти физически ощутив пронзительную боль от воткнутого в спину ножа и обжигающую ярость от тяжести раскинувшихся над головой ветвистых рогов. Видимо, что-то кардинально переменилось в выражении его лица, так как жена неожиданно побледнела, поднялась и, очень скомкано выложив суть третьей фазы, что-то про то, что дочку он, конечно же, будет периодически видеть и все такое, направилась к выходу из квартиры. Мимо Егора она проходила, заметно дрожа, было видно, что испугалась жена сильно. Ни разу в жизни он ее не бил, даже мыслей таких не было, но и ситуация такая у них впервые. Поэтому, кто его знает, тем более рожа вон какая, как у быка перед тряпкой.

Быстро обулась, изредка поглядывая на него, с явным облегчением выпрямилась и, немного картинно замерев в дверном проеме, сказала:

— Прости, Егор!

Хлопнула дверь, послышался торопливый перестук каблуков, загрохотали двери лифта, а потом все кончилось.

«Как будто, изнасиловали. — подумал он. — Быстро, жестоко и равнодушно…»

События следующих дней происходили стремительно и сумбурно.

Агрессия и отчаяние, годами копившиеся внутри Егора, обрушились на ни в чем не повинную квартиру. Он бросался на стены, крушил мебель и бил тарелки. Только, когда боль в разбитых костяшках и обломанных ногтях ненадолго пересилила боль душевную, Егор смог дойти до магазина и купить средство, на тот момент казавшееся единственным, способным потушить бушевавший внутри пожар.

Запой длился четыре дня. Это был этап неприятия. Он, словно сорвавшись с цепи, пил много и остервенело. За эти четыре дня было совершенно три совершенно естественные для новоиспеченного рогоносца попытки найти и порвать соперника, нагло вторгшегося в его жизнь. До очной ставки дошло только один раз, самый первый. Егор успел два раза всадить кулак в холеную лоснящуюся морду высокого солидного брюнета со стильно седоватыми висками, одетого в строгий деловой костюм. Потом вмешалась визжащая жена, а после нее подоспела охрана, которой, оказывается, был снабжен успешный бизнесмен. Два здоровых, одинаковых с лица, увальня скрутили и увели Егора. Били на удивление недолго и не по лицу. Наверное, прощальный подарок от любимой жены. Переживает, бедненькая.

Следующие две попытки заканчивались на уровне охранников. Встречали, уводили, били, отпускали. Все культурно, чуть ли не ласково. Даже не отбили толком ничего. Ни печень, ни почки. Так, синяки по всему телу…

Проснувшись на пятое утро, Егор наконец понял, что все бесполезно. То, что должно было произойти, произошло. Окончательно и навсегда. Начался этап отчаяния.

Он кое-как доковылял до дорогущей частной клиники, где пролежал двое суток под капельницей, чувствуя, как опустошенное алкогольным цунами сознание медленно заполняется тоской и безысходностью. Наверное, это была та самая, последняя, стадия депрессии. Он был совершенно один. Никто на свете не мог ему помочь. Егор еще давно понял главную проблему своего душевного недуга. Для того, чтобы помочь человеку, нужно понять, что с ним происходит. То, что происходило все эти годы в душе Егора, можно было понять, только испытав тоже самое. Никакими словами объяснить это было нельзя даже самому близкому человеку. Он сам, не раз говорил себе, что, если бы лет десять назад кто-нибудь попытался рассказать ему про такое состояние психики, он бы посмеялся и сказал, что так не бывает. Нормальный человек просто не может физически ощущать душевную боль, не может постоянно испытывать страх. Нормальный мужик, которого бросила жена, конечно, напьется, побуянит, а потом найдет себе другую или быстро привыкнет жить один.

К сожалению, Егор не был нормальным человеком. Именно тогда, лежа на хрустящих белых простынях одиночной палаты, с иглой в вене, через которую в него вливали физраствор и витамины, он понял, что тупо не сможет жить дальше. Не сможет и все. И идея о суициде, которая раньше периодически проскальзывала в мыслях, но с испугом отметалась подальше, наконец укрепилась в сознании, зацепилась когтями за беззащитный мозг и стала быстро нарастать плотью.

Уже не замирая, как раньше от испуга, он начал перебирать варианты и обдумывать дату…

Надо признать, что клиника не зря содрала с него последние деньги. Прокапали его на совесть, и вышел он оттуда совершенно трезвым и физически здоровым, насколько это было возможно в тридцать пять лет при его образе жизни. Другое дело, что творилось в его голове. Вся меланхолия, что все эти долгие годы копилась внутри, потихоньку просачиваясь то тут, то там, наконец обрела критическую массу и прорвала ослабевшую плотину рассудка, устроив настоящий катаклизм.

Последней слабой попыткой спастись от самого себя стал для Егора поход в городской психоневрологический диспансер, куда он отправился прямиком из частного вытрезвителя. Принимали там бесплатно, паспорт и полис были с собой.

Заведение было старым, грязным и крайне неприятным. Отстояв минут сорок в регистратуре, Егор оформил документы, написав в графе причина обращения — «тяжелые жизненные обстоятельства», и получил направление в кабинет номер шесть. Около этого кабинета он стоял три часа. Очередь была большая, принимали каждого минут по тридцать. Все стулья были заняты довольно странными на вид людьми самого разнообразного возраста. Кто-то все время чесался, кто-то бормотал под нос одну и ту же фразу, одна грустная пожилая женщина периодически начинала счастливо улыбаться и с интересом рассматривать окружающих, через некоторое время снова впадая в оцепенение.

Оказавшись здесь несколькими неделями раньше, Егор давно бы уже сбежал, так как его явно окружали самые настоящие психи. Но сейчас бежать было некуда. Он стоял в самом углу у фикуса и терпеливо ждал своей очереди.

Наконец, зашел в кабинет, где его приняла женщина лет пятидесяти очень усталого вида. Врач-психотерапевт высшей категории, фамилию он так и не запомнил. Егор начал с самого начала, путанно, но потом все более четко, объясняя творящиеся с ним на протяжении последних лет вещи, закончив рассказ проблемами с женой. Про псевдоглюки и алкоголь говорить не стал. Первое — было прямым путем в дурку, а про второе промолчал, потому что не смог пересилить стыд. Но врачиха была опытной и, видимо, сразу же раскусила Егора на предмет бухла, иронически кивая при явных нестыковках в повествовании.