– Послушай, отец. – Она редко называла так Лингана, но сейчас хотела сделать ему приятное. – Мне тридцать шесть лет и ты знаешь, если я хочу иметь детей – а я очень этого хочу, – нужно выходить замуж. Я не собираюсь, как моя мать, только, пожалуйста, не сердись, одна растить ребенка. Потом, когда дети вырастут, я спокойно разведусь, и не понимаю, что ты видишь в этом такого страшного?

– Этель, девочка моя, может быть, ты найдешь кого-нибудь другого?

– Зачем? Линган, я никого не полюблю. Я совершенно в этом уверена. Никогда я не сниму блоки с мужчиной, мне даже все равно – эспер он или нет. Пойми, для меня никакой нет разницы. Диггиррен не вызывает у меня физического отвращения, он красивый мужчина и любит меня, чего еще искать? И брак наш продлится не долго. Поможет мне вырастить детей и пусть катится на все четыре стороны. Я всегда найду себе мужчину для постели, а большего мне не нужно. Кстати, я была у врача на обследовании – меня отвел Строггорн, – и тот обратил внимание, что я перестала стареть. Ты мне не скажешь, со мной что-нибудь еще, помимо головы, делали тогда?

– У кого ты была?

– У Джона Гила. Строггорн говорит, что это лучший специалист по таким вещам. Я спрашивала Строггорна, но он меня не оперировал и не знает.

– Он тебя послал ко мне?

– Да. Он сказал, что после Странницы у вас у всех аналогичная история. Она что-то делала или нет? Я только сейчас задумалась, что ты выглядишь даже моложе меня. Как не омолаживай, а тебе слишком много лет, чтобы так выглядеть. На самом деле на сколько лет ты выглядишь?

– На двадцать восемь, – ответил Линган.

– На вид все равно старше, ты слишком огромный, из-за этого. А Строггорн?

– На тридцать шесть.

– А он моложе. Опять из-за сложения. Так что ответишь?

– Наверное, делала. Это у нее занимает не более пяти минут, а мы уже несколько столетий не можем разгадать, что именно она делает, да еще так быстро. После этого процесс старения прекращается вообще.

– У Диггиррена так же? Странница оперировала его?

– Конечно. Ему же под шестьдесят, и ему никогда не делали омоложение.

– Так какого еще мужа ты предлагаешь мне искать? Который, очень медленно, но все-таки будет стареть? У вас ведь и мозг не стареет, и другое? Тебя женщины до сих пор интересуют, а, обычно, в твоем возрасте человек сам приходит, чтобы его умертвили, так ему надоедает жить. Я права?

– Наверное. Только не нужно этого никому рассказывать, Этель. Это, может быть, наша самая большая тайна. – Линган задумался. В какой-то степени Этель смогла убедить его, что в сложившейся ситуации Диггиррен – не худший вариант, но Линган всегда был верен себе и считал, что люди должны жениться исключительно по любви. Никакие другие мотивы он не считал убедительными.

Свадьба Этель была тихой. Они с Диггирреном и подругой пришли во Дворец Правительства. Креил был за второго свидетеля. Он вспомнил, что на Совете Линган выступил против этого брака, но не было никаких серьезных оснований, чтобы препятствовать Этель и Дигу пожениться, и никто не поддержал его. Этель сказала, что хочет выйти замуж и никто не стал допрашивать ее, зачем она это делает, считая, что просто не имеют никакого права вмешиваться в ее личную жизнь, а в том, что Диггиррен любит ее, никто не сомневался.

Этель надела красивое розовое платье, совсем недлинное, чуть прикрывавшее колени. Ее волосы давно отросли, прошло больше года с момента, как ее удалось оживить, и только грусть в глазах, и иногда появлявшаяся привычка задумчиво смотреть на облака, словно там ей виделся совсем другой мир, могли бы напомнить об этом. Строггорн дал официальное заключение о том, что Этель поправилась и медицинских препятствий к вступлению в брак нет. Она не торопясь подписала документы, Диггиррен передал ей цветы, и Линган, по закону, только он мог зарегистрировать брак между Вардами, поздравил их.

Диг и Этель сидели в том же самом ресторане, воспроизводящем один из залов старинного замка Аль-Ришад. Они пришли сюда сразу после Дворца Правительства, одни, так захотела Этель, и никто не стал с ней спорить. Как и год назад на столе горели свечи и розы роняли лепестки в бокалы. Она молчала, и Диггиррена мучила ее грусть, которая легко сочилась даже сквозь ее усиленные блоки. Этель не спешила, ей вообще казалось, что жизнь остановилась тогда, когда Диггиррен убил ее. Этот год, пока она болела, запомнился бесконечным и бесцветным, и хотя она уже ходила на работу, казалось, все это давно перестало интересовать ее. Единственное, о чем мечтала Этель, – о ребенке. Ей казалось, только он сможет как-то заполнить эту бесцветную жизнь. Она подумала, что Линган, конечно, был прав – она не любила Диггиррена, да и вообще никого из мужчин. Этель взяла маленькую ложечку и осторожно вынула вишню из десерта.

– Может быть, заказать что-нибудь еще? – тихо спросил Диггиррен. Этель подняла взгляд. В свете свечей его глаза казались совсем черными, и лишь иногда пламя искорками отражалось в них.

– Вина, например, – сказала Этель, и Диггиррен напрягся.

– Зачем ты так?

– Прости. Мне грустно.

– Я знаю, только непонятно, почему?

– Не знаю. – Она поправила волосы. – Пойдем? Кажется, я наелась.

Они вошли в квартиру Диггиррена. Он предлагал Этель переехать, боясь, что эта квартира будет вызывать у нее плохие воспоминания, но она убедила его, что ей все равно, а перевозить аппаратуру было как всегда непросто.

– Диг, ты не рассердишься, если у нас сегодня ничего не будет? Я устала и хочу спать, – спросила Этель и почувствовала, как он переборол себя.

– Как хочешь, твоя спальня там. – Он проводил Этель. Специально Диггиррен выбрал для нее не ту спальню, где убил ее, понимая, что в той ей было бы просто невыносимо. – Я не буду тебе мешать. – Он оставил ее одну.

Через несколько часов он зашел к Этель. Свет горел, но она беспокойно спала. Диггиррен не стал забираться в ее мозг – она могла почувствовать и проснуться, а он не хотел, чтобы она неправильно его поняла. Он погасил свет и ушел в свою спальню.

Так прошло несколько дней, а Этель словно не вспоминала, что они муж и жена. Она приходила с работы, молча читала Книгу или смотрела телеком, пока биоробот накрывал на стол, ела, а потом долго стояла на веранде, вглядываясь в облака. Это уже начинало беспокоить Диггиррена. Он сам был врачом и в первый раз подумал, что Этель могли и не долечить. На восьмой день он не выдержал.

– Этель, я хотел поговорить с тобой, – сказал Диггиррен. Она уже кончила есть и хотела уйти к себе в комнату.

– О чем? – Она невозмутимо посмотрела на него.

– Если тебя до такой степени не устраивает наш брак, я согласен на развод. Больше всего на свете я не хочу мучить тебя, заставляя жить с собой. Не знаю, может быть, есть кто-нибудь другой, за кого ты снова выйдешь замуж?

Она словно не понимала, долго всматриваясь в его глаза.

– Никого нет и я не собираюсь разводиться, во всяком случае сейчас. Просто я хотела предупредить тебя, чтобы не было недоразумений. Я хочу, чтобы ты это четко запомнил: никогда – ты меня понял? – никогда я не буду снимать блоки. Я так решила для себя.

У Диггиррена было чувство, словно его ударили ни за что, но он взял себя в руки и согласно кивнул. А потом, после всего, когда Этель, уставшая и успокоенная, заснула на его плече, еще долго в его мозгу повторялось: «Никогда… Никогда я не буду снимать блоки», как в бесконечной карусели.

За шесть лет у них родилось трое детей и все – мальчики. Только после этого Этель решила, что хватит. Она очень хотела дочь, но, хоть она и перестала стареть, ей исполнилось сорок два года, и больше не хотелось ставить эксперименты. Со временем у них с Диггирреном установились спокойные, ровные отношения. Он тщательно скрывал, как боится потерять ее, и стал хорошим отцом. Все трое сыновей были эсперами, а старший, наверное, должен был стать Вардом. Они рано взрослели, и никогда не вмешивались в отношения между родителями.