Между прочим, уже в конце войны, в декабре 1944года, рассуждая о немецких танковых войсках, Гитлер на одном военном совещании сказал: «Теоретически, конечно, танки могут преодолевать по 100 километров в сутки, и даже по 150, если местность благоприятная». Но, как известно, теория и практика не всегда совпадают, и дальше, словно имея в виду именно теоретика Солженицына, Гитлер закончил свою мысль так: «Я не помню ни одной (!) наступательной операции, в которой мы — хотя бы в течение двух-трех дней — преодолевали по 50 — 60 километров. Нет, как правило, темп продвижения танковых дивизий к концу операции едва превышал скорость пехотных соединений». Вот ведь какая интересная картина получается! Сам Гитлер, сам верховный главнокомандующий немецкой армии говорит: «Дружок, ну, не позорь ты меня и моих генералов больше того, чем мы опозорены. Ради Христа, не бреши, заткнись со своими ста двадцатью километрами!» Дружок и слушать ничего не желает: сто двадцать, да и только, — сам, дескать, видал! Хотя на деле-то он в эту пору в глубоком тылу преподавал школьникам астрономию. Увлекательнейшая наука! От нее, видно, и заразился летописец любовью к астрономическим числам.

Солженицын рассуждает не только о ходе войны, но и о генералах, полководцах ее. Так, старается внушить нам, что предатель «Власов был из самых способных» генералов, среди коих «много было совсем тупых и неопытных».

С весьма крупными советскими военачальниками он общался самым тесным и непосредственным образом, на основе чего и пришел к своим столь решительным выводам о них. Например, в марте 1944 года, не пробыв и года на фронте, получил отпуск и находился в Москве. Школьный товарищ Кирилл Симонян, служивший тогда врачом-хирургом в одном из подмосковных госпиталей-санаториев, пригласил его к себе. Он явился. Вспоминает: «За обедом (между прочим, тут находилась и жена Симоняна. — В.Б.) я еле сдерживался, чтобы каждое второе слово не вставлять матерное, как мы привыкли на фронте». Ну, это обычная манера фронтовиков такого пошиба: вот, мол, как принято у нас, у прошедших огни и воды. В этом самом номере, где за рюмкой вина и сытным обедом героя распирало желание вести себя так, «как мы привыкли на фронте», несколькими днями раньше, оказывается, лечился и отдыхал сам маршал Рокоссовский, — можно ли представить себе общение более непосредственное!

Может, на том же самом стуле сидел. Другого маршала Солженицын даже лицезрел воочию. Шел однажды по коридору редакции «Новый мир», глядь — навстречу живой маршал! Потом он зафиксирует и этот факт тесного общения: «Я видел его в редакции в штатском». И каково же впечатление? «Колхозный бригадир!» Ах, как уязвил аристократ сермяжный…

Наши военачальники времен минувшей войны действительно происходили не из очень-то знатных родов, не из слишком вельможных фамилий, и к тому же — не из великолепных и громких столиц, а из деревенек, безвестных сел да провинциальных городишек. У самого Верховного Главнокомандующего, как известно, отец был сапожником в селе Диди-Лило Тифлисской губернии, а мать — из семьи крепостного крестьянина. Такая же картина и у его заместителя, у маршала Жукова: отец — сапожник в деревне Стрелковка Калужской губернии, мать — крестьянка из бедняцкой семьи. Маршал вспоминал: «Тяжелая нужда, ничтожный заработок отца на сапожной работе заставляли мать подрабатывать на перевозке грузов… Я думаю, нищие за это время собирали больше». Не намного превзошел Главковерха и его заместителя аристократичностью происхождения начальник Генерального штаба маршал Василевский: отец — псаломщик в селе Новая Гольчиха Кинешемского уезда Костромской губернии, мать — дочь псаломщика. Правда, позже отец стал священником, но в доме было девять человек детей, и маршал писал: «Скудного отцовского жалованья не хватало даже на самые насущные нужды многодетной семьи… Зимою отец подрабатывал, столярничал, изготовлял по заказам земства школьные парты, столы, оконные рамы, двери и ульи для пасек».

Маршал Конев родом из Вятской губернии, и отец и мать — крестьяне. Маршал Рокоссовский родился и провел раннее детство в Великих Луках, отец — паровозный машинист, мать — учительница. Кажется, самым большим аристократом среди наших маршалов можно считать Б.М. Шапошникова. Хотя на свет он появился тоже в медвежьем углу — в Златоусте, на Урале, а отец работал по частному найму, мать — учительница, в семье было восемь ртов, жилось трудно, — однако еще до революции Борис Михайлович дослужился до полковника Генерального штаба. Как же не аристократ!

Но полистаем еще биографии наших военачальников. Маршал Мерецков: сын крестьянина-бедняка из Рязанской губернии, потом рабочий-слесарь в Москве и Судогде. Маршал Чуйков: родился в селе Серебряные Пруды Московской губернии в семье крестьянина. Маршал артиллерии Яковлев родом из Старой Руссы, отец — пожарник, мать — «безмерно добрая женщина и жизни-то не видавшая через свои кухню да корыто». Генерал армии Черняховский: в семье было пять человек детей, отец — конюх на помещичьей конюшне, мать — как и у Яковлева, великая труженица кухни да корыта; родители рано умерли, и будущий генерал начал свою жизненную карьеру в должности пастуха. Генерал армии Тюленев родился в семье симбирского крестьянина-бедняка, в четырнадцать лет пошел на заработки…

Таково было происхождение большинства наших военачальников, так начинали они жизнь. И никто из них не стеснялся этого. Наоборот! Маршал Жуков вспоминал: «Мне нравился сенокос, на который меня часто брали с собой старшие… Я гордился, что теперь сам участвую в труде и становлюсь полезным семье». О том же читаем и у маршала Василевского: «Все мы от мала до велика трудились в огороде и в поле… Вместе' с крестьянами, лица многих из которых отлично помню и сейчас, косил траву и занимался другими сельскохозяйственными работами». И все они гордились своей принадлежностью к простому люду, своим ранним участием в его жизни, в его труде, в радостях и печалях, гордились своими отцами и матерями. И вот об одном из таких-то людей чистоплюй с Нобелевской премией пишет: похож на колхозного бригадира. Он вздумал человека, в чьих жилах течет крестьянская кровь, уязвить похожестью на отца-крестьянина и на самого себя в юные годы! Уязвить тем, что всю жизнь было предметом его гордости! Как гордились все они и своей советской властью, которая открыла им, «кухаркиным детям», путь к образованию, высоким должностям и всенародной славе.

Совсем иную генеалогическую картину можно было видеть среди военачальников гитлеровской Германии. Незадолго до начала мировой войны из тринадцати командующих военными округами и четырех командующих армейскими группами десять человек принадлежали к высшему дворянству: Вальтер фон Браухич, Вильгельм фон Лееб, Георг фон Кюхлер, Федор фон Бок, Гюнтер фон Клюге, Герд фон Рундштедт, Вальтер фон Рейхенау, Эвальд фон Клейст, Максимилиан фон Вейхс и фон Крессенштейн. Все эти имена, кроме последнего, достаточно хорошо известны по истории войны против нас. А еще были Фриц Эрих фон Манштейн, Фридрих фон Паулюс и множество других высокопоставленных «фонов»…

Превосходство нашего генералитета, советского руководства военными действиями вообще иногда признавал сквозь зубы даже Гитлер. Выступая 28 декабря 1944 года перед командирами дивизий Западного фронта, он пребывал в состоянии изрядного восторга в связи с успехом наступления в Арденнах и говорил даже такое: «Если оценивать военную мощь любой из противостоящих нам держав изолированно, будь то Россия, Англия или Америка, то сомнений быть не может: с каждым из этих государств мы бы разделались один на один в мгновение ока».

Из этой похвальбы уж очень хорошо видно, в состояние какого опьянения впал Гитлер по причине даже кратковременного и незначительного успеха. И вот, несмотря на такую-то восторженно-хмельную эйфорию, он, отметив, что наступление в Арденнах «развивалось не так стремительно, как нам бы этого хотелось», признал: «Нужно в этой области учиться у русских». Приведя далее цифры, из коих следует, как успешно действует наша армия малым числом против превосходящих сил немцев, Гитлер снова повторил: «У русских действительно есть чему поучиться».