— В Коломенском, — кивнул Ростопчин. — Вместе с Розиным и Красновым к встрече готовится.

— Вот и поезжайте прямиком туда, Фёдор Васильевич. Мы же тоже в Коломенское сразу направимся. Там и вам встречу будет легче организовать.

Он поклонился и сразу же уехал, а через три дня мы въезжали во дворец, построенный для моей бабки, не пожелавшей жить в деревянных хоромах последних русских царей.

Не успели мы разместиться и вытерпеть торжественный обед, на котором собрались все те именитые москвичи, кто удостоился присутствовать при встрече, как прибежал, потрясая кулаками, Архаров.

— Это что ещё за придумки такие у Евграфа Комаровского? Куда это он из полиции тех гвардейцев забрать пытается, коих ваше величество лично просили набрать? У нас их и так с гулькин нос, так последних забирает, ирод!

— Успокойтесь, Николай Петрович, не надо всё так близко к сердцу принимать, — попытался я немного успокоить своего главного полицейского.

— Да как мне близко к сердцу не принимать такую несправедливость⁈ Вечно что-то пытаются выкружить за счёт полиции, — его лицо так покраснело, что я даже побоялся, как бы его удар прямо вот тут не хватил.

— Николай Петрович, никто у вас никого не заберёт, — я старался говорить спокойно. — Возможно, только на время коронации. Других-то ещё учить и учить. А твои парни уже умеют и в толпе лихих людишек отлавливать, да рты не в меру ретивым затыкать. Всех, кого возьмут, вернут тебе в целости и сохранности.

— Ваше величество, так ведь сейчас как раз нельзя никого забирать, — всплеснул ручищами Архаров. — Негодяи со всей округи, почитай, слетелись в Первопрестольную. Шутка ли, коронация! Здесь столько для этих ублюдков лакомых кусков собралось. Я вон пока сюда ехал, кого только не заприметил. Даже Васька Косой, что в Архангельске промышлять любит, в подворотню нырнул, как только меня разглядел. А на самой коронации толпа соберётся. Щипачи себя королями почувствуют, — и он покачал головой. Так сильно расстроился, что даже начал забываться и жаргонными словечками бросаться.

— Двор Чудес, мать вашу! — я отошёл к окну. Прав Архаров, ой как прав! Но делать-то что-то надо. — Я подумаю над тем, как всё разрешить. Но и ты подумай, Николай Петрович. А как подумаешь, так и поговорим.

— Ваше величество, полдень. Приглашать Николая Михайловича? — я вздрогнул и обернулся, посмотрев на Скворцова. Надо же, это как нужно было задуматься, что счёт времени потерять?

— Зови, — ответил я Илье, который уже был почти готов занять место моего личного секретаря. Полагаю, как только вернёмся в Петербург, сразу же проведём ротацию. — Да, мы с её величеством Елизаветой Алексеевной решили посетить Иоанно-Предтеченский женский монастырь. В связи с этим у меня к тебе задание: предупреди Сперанского, Кочубея и Макарова, что они едут с нами.

— Слушаюсь, ваше величество, — Илья коротко поклонился.

— Илья, когда назначена встреча с этим очень деятельным Комаровским?

— Евграф Федотович приедет в Коломенское завтра в десять часов утра, ваше величество, — ответил Скворцов и вышел из кабинета.

Я не успел отойти от окна, как дверь снова открылась и вошёл Карамзин. Когда я учился в школе, то в кабинете литературы висел в том числе и его портрет, а я, как многие мои однокашники, просто ненавидел «Бедную Лизу». И вот передо мной стоит человек эту самую «Лизу» написавший.

Почему-то я думал, что он другой. Даже не знаю, одухотворённый, мечтательный, что ли. Но ещё довольно молодой человек смотрел на меня прямо. У него было тонкое строгое лицо и прямой взгляд. Глядя на него, я невольно вспоминал стихи, которые прочитал Елизавете. Ну не вязались у меня пропитанные насквозь возвышенным романтизмом строки с этим мужчиной, обладающим, судя по его виду, всеми качествами самого строгого учителя. Так и виделась у него в руке длинная линейка, которой он мог и шибануть по пальцам особо нерадивым ученикам. Ну это время такое. Здесь искренне верят, что подростковая дурь через задницу вышибается.

— Ваше величество, — он первым прервал воцарившееся молчание.

— Да, — я тряхнул головой, словно стряхивая наваждение. У меня была вполне определённая цель, с которой я его пригласил, и вполне определённые вопросы, но вместо того, чтобы начать беседу, ради которой всё затевалось, я спросил: — Почему вы её написали, Николай Михайлович? Зачем вы написали «Бедную Лизу»?

— Что? — строгое и немного чопорное выражение мгновенно слетело с его лица. — Ваше величество, я не понимаю.

— Зачем вы написали «Бедную Лизу» и другие столь же печальные вещи? — терпеливо повторил я свой вопрос. — Кроме того, чтобы заставить дам рыдать над судьбой бедняжки, которую соблазнил, обесчестил и бросил этот негодяй Эраст?

— Вы читали «Бедную Лизу», ваше величество? — он так уставился на меня, что я даже нахмурился.

— Представьте себе.

— Но она написана на русском языке… — добавил Карамзин, словно это объясняло его недоумение.

— Я заметил, Николай Михайлович, — довольно ядовито ответив, я задал встречный вопрос. — Так зачем вы её написали? При царящих ныне нравах не думаю, что несчастливая судьба девушки на кого-то сильно повлияла. Да и вообще, тема смерти… У вас с ней какие-то проблемы?

— Нет, — он внезапно успокоился. — Вы упомянули о царящих при дворе, да и не только при дворе, нравах. Они же почему-то утверждают, что романтизм и сентиментализм невозможно передать русским языком. Что только языком галлов можно полноценно описать любовь, страдания и да, смерть, как величайшую трагедию для живых. Я всего лишь хотел доказать обратное. Более того, мне хотелось упростить некоторую тяжеловесность, внести лёгкость, позволяющую читать романы с наслаждением. Если вы заметили, ваше величество, но в своих романах я даже заменил многие устойчивые выражения на более простые и доступные для понимания. Мне даже высказали некоторые… — он на секунду замолчал, стараясь не перейти на русский матерный, когда речь пошла о критиках, — что я преступно использую обычную разговорную речь в диалогах. Но ведь именно так можно достучаться до сердца читателя! — добавил он горячо. — Я создавал новый стиль от романа к роману. «Бедная Лиза» — это то, что у меня в итоге получилось.

— Николай Михайлович, вы ещё и учитель словесности вдобавок к другим своим заслугам? — я сцепил руки за спиной.

— Нет, — он покачал головой, настороженно глядя на меня. — Я прежде всего журналист и редактор. Писатель, да, не без этого. Но кто из нас не пытался брать в руки перо и выдавливать из себя вирши?

— И это возвращает нас к тому вопросу, ради которого я вас вызвал. Так и не получив ответ на вопрос, на хрена Карамзин всё-таки написал про Лизу, я сосредоточился на насущных проблемах: — Вы знаете, что скоро будет коронация?

— Об этом радостном событие знают все, ваше величество, — ответил Карамзин.

— Но не все могут на нём присутствовать, — мы стояли друг напротив друга, и вот именно сейчас наши взгляды встретились. — А это значит, что данное событие следует как следует осветить в газете.

— Вы хотите, ваше величество, чтобы я писал о коронации? — осторожно спросил Карамзин.

— Да, — ответил я и, помолчав, добавил. — И чтобы вы писали именно в том своём лёгком стиле, а самое главное, на русском языке. Чтобы любая крестьянка, которой прочитали бы статью, смогла понять, о чём в ней говорится. Кстати, а вы вообще в курсе, как выглядят крестьянки, и чем они занимаются?

— Эм-м… — Карамзин нахмурился. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что ваша Лиза кто угодно, но только не крестьянка. Это так, к слову, не берите в голову. В описании коронации вы должны быть именно журналистом, а не писателем-сентименталистом. А это значит, что должны выйти несколько статей. Основная — в меру сухая, в которой будут изложены просто факты и парочка фривольных для поднятия настроения и привлечения интереса. Что-то вроде: «Эраст Н. перебрал вина во время коронации её величества и принялся бесстыдно домогаться молоденькой горничной, расставлявшей цветы».