— Я сегодня коронуюсь, — мне с трудом удалось не закатить глаза. — Как вы думаете, наши детские мечты каким-то образом могут сочетаться с венчанием на престол? — Он снова молчал. Видимо, не знал, что ответить. — Почему вы не приехали в Петербург и не убедились, что я оставил свои опасные заблуждения?

— Вы же знаете, что отец приказал мне жить в Братцево, — устало проговорил он. — Мне запрещено было появляться в Петербурге, после того как его величество Павел Петрович счёл наше с вами общение неуместным. Я мог бы вернуться, если бы вы меня призвали к себе, ваше величество. Вот только вы так и не призвали.

— В последнее время меня интересует только одно: среди нашей знати есть хоть кто-то, кто не является масоном, якобинцем, рыцарем какого-нибудь ордена, или просто меча, кинжала и подвесок? Ну или в самом крайнем случае членом какого-нибудь комитета. Обязательно тайного, а как же, — я покачал головой. — Хотя я знаю одного, это Раевский. Николай ещё более странный тип, чем вы, Павел Александрович. Идите за вашим зятем и показывайте мне свой совсем нескромный подарок. Будем считать, что места в моём кортеже вы себе купили. Надеюсь, у вас приличные лошади.

Он пару раз моргнул и бросился к двери, чтобы притащить сюда Демидова и короны. Я же размышлял о том, что у меня набирается самая странная команда из всех возможных. А то, что я, пожалуй, привлеку Строганова к разработке реформ, было для меня сейчас очевидно. Скорее всего, он и принимал участие в создание тех же Министерств в несостоявшейся истории. Но мне он нужен именно как знаток Франции. Надо же, встречался с Робеспьером. Тогда он точно знает, как не надо делать, и это может мне существенно помочь.

С Новосильцевым сложнее. Он масон и не из простых. И его имя есть в списке тех, кого Макаров планирует арестовать. И он не князь Куракин, который ради поездки в Париж в качестве посла очень быстро и радостно отказался от всех своих убеждений. Правда, в том случае, полагаю, никаких убеждений не было. Быть масоном — это было модно и престижно, не более. Новосильцев же, похоже, действительно верил в то, что проповедовали масоны.

Ладно, это всё будет, когда мы вернёмся в Петербург. А пока коронация. Сосредоточься на коронации, Саша. Тебе ещё после выматывающей службы пять балов нужно будет посетить и лучший фейерверк помочь Лизе выбрать. И манифест зачитать. Он может кое-кому не понравиться, но тут уж ничего не поделать, пускай терпят. Тем более что около сотни весьма уважаемых господ сейчас жутко заняты, чтобы какие-то манифесты внимательно слушать, они жалобы на Макарова и Архарова строчат, не покладая… хм… пера. Конечно же, пера, чего же ещё.

А с этими господами весело получилось. Я себе губы искусал, чтобы не заржать, когда слушал доклад Архарова. Как оказалось, облава проходила в том числе и в весьма весёлых домах определённого толка. И хоть проводилась она днём, в этих домах в комнатах девиц очень лёгкого поведения и были обнаружены весьма родовитые господа. Они там заснули после весьма бурной ночи, и их никто не решился их побеспокоить. А вот полицейские, усиленные гвардией, вполне решились.

Как следовало из объяснительных, господа были без портков, а по голой… в общем, понять было трудно, кем они являются. Врут, конечно, собаки. Многие гвардейцы просто не могли не узнать господ офицеров, но сделали вид, что не поняли и сгребли всех вместе с теми уголовничками, кои сопротивления не оказывали. Хорошо хоть штаны позволили натянуть, а то мне пришлось бы кого-то из них наказать за попрание чести и достоинства. А так, я велел слишком ретивых сотрудников оштрафовать на полкопейки и отправить улицы патрулировать, чтобы их блестящая работа не пошла коту под хвост.

Были, конечно, и другие господа, коим мог не понравиться манифест, но эти ещё казнь заговорщиков до конца не переварили. Ещё одна часть была плотно связана с масонами, и теперь старательно пряталась от Макарова. И несколько групп разрывались в своих попытках выразить сочувствие всем остальным.

Масоны сидели очень тихо после показательного ареста Ивана Васильевича Несвицкого. Этот не слишком умный господин попытался через Карамзина выйти на Новикова, чтобы возобновить знакомство с воспитателем цесаревича по просьбе магистров лож, в которых он состоял. Карамзин его и сдал Александру Семёновичу практически сразу. Николаю Михайловичу было некогда, он никак не мог издателя найти, а тут этот с какими-то странными намёками. Всё-таки я прав, многим из них просто заняться нечем, вот и страдают ерундой. А Карамзин, в конце концов, плюнул на всё и решил сам издать и альманах, и пару газет. Уж с разрешениями у него никаких проблем не было.

— Ваше величество, — Строганов и ещё один молодой невысокий господин с простоватым лицом очень синхронно поклонились и протянули ларцы, в которых на красном бархате лежали короны. Они были похожи на все остальные, если я правильно понял, основные отличия были в наборе камней.

— Они великолепны, — я слабо улыбнулся. И тут в комнату вбежал Ростопчин, чуть не стукнувшись лбом о притолоку.

— Время, ваше величество.

— Передайте их в собор, — я указал на короны. — И покажите господам Строганову и Демидову их места в кортеже. Миша, — я повернулся к Сперанскому. — Послезавтра я хочу сидеть и господина Строганова и господина Демидова на аудиенции.

— Хорошо, ваше величество, — Сперанский наклонил голову, показывая, что понял.

Выдохнувший с облегчением Ростопчин уволок богатейших людей Российской империи, а ко мне подскочил Кириллов, чтобы ещё раз пройтись щёткой по мундиру.

— Княгиня Багратион грозилась надеть траурные одежды сегодня, чтобы тем самым выразить протест против вашего деспотизма, — сказал Скворцов, поправляя перья на моей шляпе.

— Можешь шепнуть той птичке, что принесла эту новость тебе на хвосте, что если она это сделает, то я сочту, что она таким образом скорбит по тем неудобствам, что придётся испытывать её мужу, когда они прибудут в отдалённые гарнизоны. И что я в честь коронации позволю ей уезжать чуть раньше князя, дабы в Сибири подготовить ему достойное проживание, как и положено преданной жене. — Скучающим тоном произнёс я. — Пугать она меня протестами вздумала. — Не удержавшись, я усмехнулся. — В любом случае в Европу она не поедет. Если только разведётся. Но развод я ей разрешу только в том случае, если она две трети своего личного состояния отпишет безутешному мужу в качестве компансации. Мужчина жены лишается, как-никак. Так что, если княгиня уверена, что она такая красивая нужна будет Европе без денег, то я хоть завтра подпишу её прошение о расторжении брака. А Багратиону мы подберём более достойную партию.

— Жестоко, но справедливо, — резюмировал Сперанский. — А вообще, вы правы, с этим развратом при дворе пора заканчивать. Иначе нас ждёт судьба французов.

— Это точно, — пробормотал я, в последний раз бросая взгляд на своё отражение.

— Пора, ваше величество, — и Сперанский распахнул передо мной дверь. Я посмотрел на шляпу, повертел её в руках и сунул под мышку. Всё равно часто останавливаться и снимать, лучше вообще не надевать. Почувствовав, что снова начинаю мандражировать, глубоко вдохнул и шагнул из комнаты, наклонив голову, чтобы лбом не стукнуться. Ничего, Саша, держись. Этот день нужно просто пережить. И не такое переживали.

Дальнейшее проходило как в тумане. Больше половины я просто не запомнил. Проезд к Успенскому собору в памяти вообще не сохранился. Погода стояла отвратительная. Было пасмурно, и то и дело начинал капать дождь. Но народу по пути нашего следования всё равно собралось немерено.

Лиза ехала в экипаже, который можно было назвать открытым. Мария Фёдоровна с младшими детьми в другом. У них была одна задача: улыбаемся и машем. Пару раз мимо меня промелькнуло серое от усталости лицо Зимина. Ничего, завтра все отоспимся.

Служба казалась бесконечной. Короны успели доставить вовремя и поменяли с теми, что из сокровищницы вытащили. Мантия была неподъёмной, и я плохо понимал, как буду в ней двигаться. Благо, это нужно было делать недолго. Корону на голову Елизавете я опускал сам. Хоть она и не стояла передо мной на коленях, но я был выше, и она всё равно запрокинула голову, чтобы меня видеть. Лиза в этот момент выглядела такой испуганной и беспомощной, и одновременно сильной, чертовски привлекательной, что я долго смотрел на неё, прежде чем надеть эту проклятую корону. Митрополит Платон даже тихонько кашлянул, привлекая моё внимание и призывая не тормозить слишком уж сильно.