– Побожитесь, что никогда не уедете! Я папеньку завтра попрошу, чтобы он не брал другого учителя.

– Ильюша, милый мой! – Саша, погладив ребенка по шелковистым волосам, печально улыбнулась. – Ты должен знать, что я не смогу быть вечно рядом с тобой. Пройдет еще пять лет, тебя отправят учиться, и гувернантка уже не будет нужна. – Она вновь поцеловала малыша, укутала его одеялом и вернулась к постели старшего брата. – Спокойной ночи, Андрюша!

– Почему вы никогда не целуете меня на ночь, как Ильюшку? – прошептал мальчик, взяв гувернантку за руку и прижавшись к ней щекой.

– Я думала, тебе это неприятно, – шепотом ответила Саша и поцеловала маленького упрямца. – Спи спокойно! Не забывай, завтра мы должны многое сделать.

– Я. помню, а холодной водой все равно два раза обольюсь.

– Это будет просто замечательно! Граф Суворов, когда готовился к взятию Измаила, тоже два раза в день обливался – утром и вечером...

Серафима так и не проснулась, а Саша долго ворочалась, вспоминая сегодняшний разговор с князем и не ведая, что он занят тем же самым, только не в постели, а в кресле у камина. После ухода гувернантки он пытался работать, но, выкурив трубку, почувствовал легкое головокружение и неприятную сухость во рту. Пришлось отставить почти готовый доклад, и, плеснув в бокал вина, Кирилл устроился возле огня. Странная идея пригласить мадемуазель в кабинет и болтать с ней около двух часов не давала ему покоя. Никогда в жизни князя не интересовали гувернантки. В детстве он их слегка побаивался и потому не любил. Во взрослой жизни воспринимал как неизбежную часть воспитания сыновей. Ни одну из гувернанток не помнил в лицо или по имени, испытывая лишь досаду при поисках новой воспитательницы.

Однако эта особа беспокоила Адашева с первого ее шага в его кабинете, и только этим он мог объяснить свой интерес. То она отвечала на вопросы коротко и смущенно, а то вдруг не выдерживала, и князь получал мгновенный жалящий удар в ответ на дотошное выпытывание каких-либо подробностей из ее прежней жизни. Мадемуазель была, несомненно, умна и мальчишек сумела прибрать к рукам, но что-то в ее поведении настораживало Адашева: и не собственные чувства при прикосновении к ней или желание увидеть ее в другом, более приятном глазу, наряде и без чепца, а что-то иное, чему он не мог найти объяснения. Мысль эта засела у него в голове с того момента, когда он увидел ее на катке.

Допив вино, Адашев позвонил в колокольчик. Агафья принялась выговаривать ему, что поздно уже, а он все не спит, но князь, недовольно нахмурившись, велел ей сесть в кресло и подробно рассказать обо всем, что происходило в доме за последние две недели.