Давно уже Павел так не хохотал!..

Как-то он зашел в детскую, привлеченный странными звуками. Мадемуазель Александра читала вслух какую-то книжку, а дети, старая Агафья и Серафима уже чуть не плакали от смеха. Он хотел вскоре уйти, но пришел в себя, только почувствовав боль в старой ране. Захваченный повестью, сочными малороссийскими баечками и прибаутками, Верменич от души потешался над приключениями кузнеца Вакулы, смахивая слезы кончиками пальцев.

Вечером он выпросил у Серафимы неказистый серый томик и принялся перечитывать «Вечера на хуторе близ Диканьки». Незнакомый писатель со странной фамилией Гоголь заставил его забыть обо всех передрягах последних дней. Смех успокоил растревоженную душу Павла, и когда он отложил книгу, чтобы выкурить трубку, то почувствовал вдруг неодолимое желание разбудить Кирилла и повиниться перед ним за кутерьму. Но тут явилось перед ним торжествующее лицо Полины Дизендорф. Взгляд, которым она обменялась с Кирдягиным в тот момент, когда князь объявил ее своей невестой, сказал ему, что не пристало Павлу Верменичу снимать ратные доспехи и прятать меч в ножны, пока эта парочка пасется рядом с князем Адашевым...

После выкуренной трубочки в голове прояснилось, спать совсем не хотелось. Павел прошелся по спальне и вдруг почувствовал приступ голода.

Как был в халате, гость прокрался на кухню. Крошечная лампада едва теплилась под образами и в ее неустойчивом свете он увидел старушечью фигурку, склонившуюся над столом. Подкравшись, Верменич заглянул через нянькино плечо. Она почувствовала его дыхание и, вскрикнув, оглянулась.

– Ах, чтоб тебя, Павлушка! И чего тебе не спится? По дому шастаешь, людей пугаешь!.. – рассердилась нянька и мелко перекрестилась. – Согрешишь тут с тобой ненароком!

– Нянюшка-голубушка! – заканючил, как бывало в детстве, Верменич. – Не дай помереть с голоду!

– С ума сошел, батюшка! – Агафья с укоризной посмотрела на него. – Ночь-полночь, а ему есть подавай!

– Не дашь поесть, завтра расскажу Кириллу, чем ты тут занималась, старая! – Павел выхватил у нее из рук плошку с каким-то варевом и поднес ее к носу. – Ишь, как отвратно пахнет! Неужто зелье какое варишь, чтобы Кирюшке охотку отбить жениться на баронессе?

– Окстись, бесстыдник! – замахала старуха руками, пытаясь забрать плошку. Но Павел поднял ее над своей головой.

– Сознаешься, чем занималась, верну. Не сознаешься, заставлю саму выпить.

– А что, за тобой ведь и не задержится! Со старухой легко сладить, а напугать тем более!

– Как же, напугаешь тебя! – усмехнулся Павел, но плошку вернул и уселся верхом на деревянную лавку. – Давай садись, голубушка, и рассказывай. Или я ошибаюсь, ты, наоборот, кого-то приворожить собираешься? Не Селивашку ли конюха: он и бобыль, и мужик справный, чем не пара...

– Ох, Павлуша, Павлуша, взять бы твой язык да на гвоздик повесить, чтоб без дела не болтался! Селиван мне, поди, в сыновья годится!..

Павел хмыкнул, но тему с конюхом оставил в покое. Любопытство пересилило голод, и он спросил:

– Ну, Агафья, не тяни кота за хвост, скажи, что ты тут колдовала?

– Да не колдовала я, настойку на травах делала. Мадемуазель нашей, Сашеньке, лицо протирать, авось поможет! – с заговорщицким видом прошептала старушка.

– С чего это тебе загорелось, все равно она утром уезжает. Кирилл ее вызывал вечером, чтобы отказать от места...

– В том-то и дело, Павлуша, что не отказал! – Старушка с торжеством взглянула на него, и даже в полумраке кухни было заметно, что она покраснела от удовольствия. – Я туточки поблизости была, когда они разговаривали...

– То есть под дверями стояла... – Верменич с укоризной покачал головой. – Черти, видать, уже дрова под ту сковороду подкладывают, на которой тебе повертеться ох как придется! Ладно, не обижайся! – Он погладил старушку по сморщенной, в коричневых пигментных пятнах руке. – Рассказывай уж, что углядела. Мне и самому невтерпеж узнать, почему он Полинин приказ решился отменить.

– Да я мало что видела, – старуха внимательно посмотрела на Павла, словно готовила его к следующему сообщению, – но сдается мне, что не зря они только-только расстались...

– Да не томи ты душу! – рассердился гость. – Не миловались же они там, в самом деле?

– Они целовались, Павлуша! – тихо проговорила нянька.

Верменич вскочил с лавки:

– Врешь ты все, старая! Не может этого быть!

– А не верь, если не хочешь! Я и сама было глазам своим не поверила.

– Где сейчас Кирилл? – Павел в три шага преодолел кухню.

– У себя, в кабинете. С тех пор, как она уехала, все ходит, ходит...

– Так она все-таки уехала! – от грозного мужского рыка пламя в лампадке испуганно вздрогнуло, на стенах всполошились тени, а Агафья оступилась и села на лавку.

– Господь с тобой, Павлуша! Она до села уехала. Матвей-староста Христом Богом молил спасти его Дарью. Схватки у нее почитай третий День, а дите родить не может. Наш-то, – прошептала она, кивнув в сторону княжеского кабинета, – тоже было собрался. А она ему и говорит, оставайтесь, дескать, дома, князь. Негоже у меня под ногами путаться.

– Так и сказала? – вытаращил глаза Верменич и расхохотался. – Представляю, каково ему было! Пойду-ка я побеседую с его светлостью.

– Только про меня, Павлуша, не сказывай, осерчает ведь, страсть! – торопливо зашептала Агафья. – Как ты думаешь, если бы Матвей не появился, до утра у них что-нибудь сладилось бы?

– Ну и интриганка ты, голубушка! – притворно вздохнул Верменич. – Законная невеста в холодной постели мается, а ты жениха за гувернантку почти пристроила!

– Ужо тебе, охальник! – забормотала сердито нянька. Павел торопливо чмокнул ее в щеку и вышел из кухни.

...Кирилл поднял стоявшую около кресла бутылку и посмотрел ее на свет. Вина осталось на пару глотков, не больше, и он вернул ее на прежнее место. Вторая бутылка, пустая, валялась на боку рядом с первой, а третья, неначатая, стояла на письменном столе, но до нее еще надо было добраться...

Прошел час с того момента, как Александра покинула его кабинет. Количество выпитого превысило все допустимые пределы, которые он определил себе, чтобы расслабиться. В голове царил полнейший сумбур, а его попытки разобраться во всем, что с ним случилось за последние месяцы, заканчивались неудачей и очередным бокалом вина.