— Опять тот сон? — спросила Евфемия, гладя подругу по волосам.

— Не знаю. Наверное.

— Не помнишь?

— Никогда не запоминаю снов. Только вот просыпаюсь с этим… ощущением.

— Каким ощущением?

— Не знаю…

Вглядываясь в темноту, Аннетта пыталась найти слова, чтобы описать пугающее чувство: будто на нее давила черная пустота.

— Словно я… потеряла что-то и не найду больше никогда.

— Все закончилось. Не думай об этом.

— Надо попробовать.

Теплое тело Евфемии приятно грело монахиню.

— Наверное, это все из-за пудинга, который мы ели вчера вечером. Кому угодно кошмары приснятся.

— Я отдала свою порцию суоре Катерине, она любит сладкое.

— А я отдала свою коту сестры Маргаретты, хотя он и так толстый, — с улыбкой призналась Аннетта. — Продолжай, это приятно.

Она потянулась, устраиваясь поудобнее на тонком матрасе.

В темноте девушка постепенно начала различать очертания комнаты. Келья, за которую она заплатила кучу денег, состояла из двух смежных комнат в дальнем конце коридора и уступала по размерам только покоям аббатисы. Беленые стены, темные балки под высоким потолком. На этом сходство с комнатами простых монахинь заканчивалось. У стен стояли два расписных кассоне с одеждой, в углу — высокий деревянный буфет, в котором девушка держала тарелки, ножи, кувшины и собственный запас продовольствия. На подоконнике в крохотной клетке дремал воробушек.

— А там как жилось? Ну, в другом месте? — нерешительно спросила Евфемия.

Аннетта задумалась. Вернувшись в Венецию, она держала свое прошлое в строжайшей тайне. Сначала шок от возвращения в монастырь — хотя она сама так решила — просто не давал вспоминать. Постепенно девушка поняла, что загадочность может сыграть ей на руку. Но сейчас, то ли из-за этого сна, то ли из-за резко нахлынувшего чувства одиночества, бесстрашной монахине вдруг показалось, что маленькая послушница — единственный близкий человек на всем белом свете, и захотелось ей обо всем рассказать.

— В гареме… четыре года… я знала одну девушку. Ты очень похожа на нее…

— А что это была за девушка?

— О… — печально вздохнула Аннетта, — англичанка. В гареме ее называли Кейе, но это не настоя идее имя моей подруги.

Из коридора, где монахини держали клети с курами, доносилось недовольное кудахтанье.

— Когда я была послушницей, как ты, и спала в тесной комнатушке за кухней, я думала, клирошанкам вольготно живется! А сейчас… смотрю на всех этих куриц в коридоре — словно на скотном дворе живешь, — улыбнулась старшая сестра.

— Ш-ш-ш! Старая Виргиния услышит! — Евфемия прижала пальчик к губам.

— Суора Виргиния? Ну и что?! Здесь можно жить, как заблагорассудится.

— Ты мне как-то рассказывала, что в том, другом месте правила построже.

— О да, намного! В присутствии султана или его матери нельзя даже говорить, пока не позволят. Повсюду ходят стражники.

— Кастраты?

— Да, евнухи. Обычные и чернокожие.

Евфемии не терпелось узнать о них побольше.

— Чернокожие кастраты! А какие они? — с замиранием сердца спросила девочка.

Аннетта почувствовала, что подруга вся дрожит от любопытства.

— Мужчины без coglioni? — насмешливо фыркнула бывшая служанка. — В основном жутко толстые: грудь свисает до самого живота. Фу! А еще они очень странно разговаривают, вот так, — пропищала она фальцетом. — Но кое-кто из девушек все равно влюблялся. Одна моя знакомая даже вышла замуж за такого, когда ушла из гарема.

— Ушла из гарема? Но вы же там все были пленницы.

— Да, были. Но если девушка плохо работала или долго не привлекала внимание султана, ее отпускали. Как, думаешь, выбралась я? Не сбежала, нет. Мы все были рабынями, все христианки. У каждой своя история. Например, мы с Кейе плыли на корабле через Адриатику и попали в плен к пиратам. Я вместе с монахинями из Санта-Клары направлялась в другой монастырь, он в Рагузе. Ты, должно быть, слышала о нем?

Евфемия кивнула и теснее прижалась к старшей подруге.

— Так вот. Известный английский торговец взял нас на борт корабля, шедшего в Константинополь, и пообещал отвезти в Рагузу. Но судно атаковали турки. Остальных сестер они выкинули за борт. Корабль напоролся на рифы и начал тонуть, поэтому забрать всех они не смогли бы, даже если бы захотели. Команду перерезали, а нас с Кейе позже продали в дом блаженства, — бесцветным голосом закончила Аннетта.

— Оказаться в плену у неверных! Храни нас Мадонна! Лучше вам было утонуть! — возбужденно пролепетала девочка.

Тон голоса совсем не вязался с ее благочестивыми речами.

— Умереть? Чушь! Быть рабыней в гареме лучше, чем быть послушницей в монастыре, вот что я тебе скажу.

— Сестра!

— Чистая правда. Или даже клирошанкой, несмотря на привилегии. Среди нас были женщины, которые сами захотели стать рабынями, надеясь попасть в гарем к какому-нибудь богачу. Лучше так, чем жить на улице.

— А как тебе удалось бежать?

— Я не сбежала, глупышка. Когда валиде умерла, всех ее личных прислужниц отпустили…

— А кто такая валиде?

— Мать султана.

— Понятно. Что было дальше?

— Ну, одни захотели остаться, другие получили приданое и были выданы замуж. Любая женщина, прошедшая обучение в доме блаженства, — лакомый кусочек, знаешь ли.

— Сестра! — хихикнула Евфемия. — А тебе не хотелось замуж?

— Я похожа на сумасшедшую? Прислуживать обрюзгшему паше? Нет уж, увольте! Когда я была еще совсем маленькой, мать попыталась продать меня дряхлому толстяку, любителю невинных девочек. Отвратительный старый козел!

Аннетта с удовлетворением отметила, что малышку затрясло от ужаса, и, упиваясь собственным красноречием, продолжила:

— Мне было десять лет, Фемия. Совсем дитя, младше, чем ты, но уже достаточно взрослая. После этого я поклялась самой себе, что никогда не буду иметь дела с мужчинами.

— А что ты сделала?

— Что я сделала? Ха! Укусила его так больно, что, клянусь, ему разонравились маленькие девочки!

Евфемия захохотала.

— Я сказала Кейе: если султан хоть пальцем до меня дотронется, сделаю с ним то же самое. Мадонна! Она так разозлилась! Сказала, что нас обеих убьют из-за моего длинного языка…

Аннетта резко замолчала. Евфемия терпеливо ждала продолжения рассказа, но не дождалась и осторожно спросила:

— А что стало с твоей подругой Кейе?

— Не хочу о ней говорить, — процедила монахиня тихо.

Маленькая конверса так и не поняла, чем обидела подругу. Аннетта лежала неподвижно, и девочка подумала, что та заснула.

Но она не спала, а вглядывалась в темноту.

Что случилось с Кейе? Не проходило ни дня, ни часа, чтобы она не задавала себе этот вопрос. Ради спасения подруги она отдала самую большую драгоценность.

По щеке Аннетты скатилась одинокая слезинка. Узнать ответ ей, судя по всему, не суждено: смог ли алмаз валиде спасти жизнь Селии Лампри?

Аннетта и Евфемия еще лежали, когда в коридоре послышался шум.

Секунду-другую они прислушивались, затаив дыхание.

— Что это было? — наконец прошептала девочка.

— Тише! Не знаю.

— Слышишь? Опять!

Из дальнего конца коридора донесся тихий вздох.

— Мадонна! Это Виргиния! Или сама суора Пурификасьон! Если они поймают меня здесь… Скорей, спрячусь в твоем кассоне…

Евфемия в панике хотела вскочить с кровати, но Аннетта удержала ее и беззвучно прошептала: «Подожди». Велела залезть под одеяло, а сама встала с постели и выскользнула наружу.

Свечи возле кельи почти догорели. В ближнем конце коридора виднелись клети с курами. Оттуда шел привычный резкий запах. Девушка подумала: «Может, просто наседки раскудахтались?» Собралась было вернуться в комнату, как вдруг снова услышала звук потише, больше похожий не на вздох, а на ворчание.

Босиком прокралась по коридору, заглядывая в кельи других монахинь. Все как одна лежали на спине, руки поверх одеял, голова — на набитом соломой валике. Из комнаты старой сестры Виргинии доносился слабый запах прокисшего вина, но в остальном ничего примечательного.