Полицейские чины одобрительно загудели, соглашаясь. Суга снова заговорил:

– Его превосходительство говорит, что ударных групп будет две, в каждой всего по два человека. Больше нельзя – подозрительно. Остальные участники операции должны держаться от холма на расстоянии и ждать сигнала. После сигнала бежать прямо по воде, уже не соблюдая маскировки. Тут главное – скорость.

Теперь зашумели все разом, причём очень горячо, а инспектор Асагава, до сей минуты не раскрывавший рта, вышел вперёд и принялся кланяться, будто заводной, и всё повторял: «Какка, таномимас нодэ! Какка, таномимас нодэ!»

– Все хотят попасть в ударную группу, – сообщил Сирота. – Господин Асагава просит позволения искупить свою вину, говорит, что иначе ему будет очень трудно жить на свете.

Вице-интендант поднял руку, и сразу наступила тишина.

– Я хочу спросить мнение господина русского вице-консула, – обратился Суга по-английски к Фандорину. – Что вы думаете о моем плане? Это ведь наша с вами общая операция. Операция двух «вице».

Он улыбнулся. Все теперь смотрели на Фандорина.

– Честно говоря, я удивлён, – медленно произнёс титулярный советник. – Ударные г-группы, оцепление из пехотинцев – всё это замечательно. Но где же меры для того, чтобы взять заговорщиков живьём? Ведь нам важны не столько они сами, сколько их связи.

Сирота перевёл сказанное – очевидно, не все полицейские знали английский.

Японцы как-то странно переглянулись, один седоусый даже крякнул, будто гайдзин сморозил глупость.

– Мы, конечно, попытаемся взять преступников, – вздохнул вице-интендант, – но вряд ли получится. Людей этого сорта почти никогда не удаётся захватить живьём.

Реплика Фандорину не понравилась, в нем с новой силой шевельнулись подозрения.

– Тогда вот что, – заявил он. – Я должен быть в одной из ударных групп. В этом случае даю гарантию, что по крайней мере одного з-заговорщика вы получите не мёртвым, а живым.

– Могу я спросить, каким образом вы это сделаете?

Чиновник уклончиво ответил:

– Когда я был в плену у турок, меня там научили одной штуке, но лучше заранее не рассказывать, сами увидите.

Его слова произвели на японцев странное действие. Полицейские зашушукались, а Суга недоверчиво переспросил:

– Вы были в плену?

– Ну да. Во время недавней балканской кампании.

Давешний седоусый посмотрел на Эраста Петровича с явным презрением. Взгляды остальных тоже никак нельзя было назвать лестными.

Вице-интендант подошёл, великодушно похлопал Фандорина по плечу:

– Ничего, на войне всякое бывает. Во время экспедиции на Формозу гвардейский поручик Татибана, храбрейший офицер, тоже попал в плен. Он был тяжело ранен, без сознания, китайцы взяли его прямо в госпитальной повозке. Конечно, потом, придя в себя, он удавился на бинте. Но не всегда под рукой есть бинт.

Потом он повторил то же самое остальным (Эраст Петрович разобрал имя «Татибана»), а Сирота тихонько объяснил:

– В Японии считается, что самурай не может попадать в плен. Дикость, конечно. Предрассудок, – поспешно добавил письмоводитель.

Титулярный советник разозлился. Повысив голос, упрямо повторил:

– Я должен быть в ударной группе. Настаиваю на этом. П-позволю себе напомнить, что без меня и моих помощников никакой операции вообще бы не было.

Между японцами возникла дискуссия, предметом которой явно был Фандорин, но переводчик изложил суть спора коротко и немного сконфуженно:

– Это… Ну в общем… Господа полицейские обсуждают ваш цвет кожи, рост, величину носа…

– Могу я попросить вас раздеться до пояса, – вдруг обратился к титулярному советнику Суга.

И, подав пример, первым снял китель с рубашкой. Тело у вице-интенданта было плотно сбитое, крепкое, а живот хоть и большой, но совсем не дряблый. Внимание Эраста Петровича, впрочем, привлекли не столько особенности генеральской анатомии, сколько старинный золотой крестик, свисавший на выпуклую безволосую грудь. Поймав взгляд Фандорина, Суга пояснил:

– Триста лет назад наш род был христианским. Потом, когда европейских миссионеров изгнали из страны, а их веру запретили, мои предки отреклись от чужеземной религии, но крестик сохранили как реликвию. Его носила моя прапрапрабабка, донна Мария Суга, которая предпочла отречению смерть. В память о ней я тоже принял христианство – теперь это никому не возбраняется. Разделись? А теперь посмотрите на меня и на себя.

Он встал рядом, плечом к плечу, и стало ясно, зачем понадобилось раздевание.

Мало того, что вице-консул возвышался над соседом на целую голову, так ещё и его кожа сияла явно неяпонской белизной.

– Крестьяне почти голые, – сказал Суга. – Вы будете торчать над полем и сверкать, как заснеженная гора Фудзи.

– Всё равно, – твёрдо заявил титулярный советник. – Я должен быть в ударной г-группе.

Больше его убеждать не стали. Полицейские сгрудились вокруг своего начальника, переговариваясь вполголоса. Потом седоусый громко выкрикнул: «Кусо! Умано кусо!»

Расхохотавшись, вице-интендант хлопнул его по плечу.

– Что он с-сказал?

Сирота пожал плечами:

– Комиссар Иваока сказал: «Навоз. Конский навоз».

– Это он про меня? – вспыхнул Эраст Петрович. – Скажите ему, что в таком с-случае он…

– Нет-нет, как вы могли подумать! – перебил письмоводитель, прислушиваясь к разговору. – Тут другое… Инспектор Асагава спрашивает, как быть с вашим ростом. Крестьяне не бывают такими дырдами. Я правильно сказал это слово?

– Правильно, правильно.

Фандорин с подозрением следил за действиями комиссара Иваоки. Тот отделился от группы, снял белую перчатку и зачерпнул пригоршню навоза.

– Господин Сасаки из отдела особо важных преступлений говорит, что вы настоящий кирин, но это ничего, потому что крестьяне все равно никогда не распрямляются.

– Кто-кто я?

– Кирин – это такой мифический зверь. Как жирафа.

– А-а…

Седоусый подошёл, слегка поклонился и шлёпнул кусок навоза прямо на белую грудь российского дипломата. Тот так и обомлел.

– Ну вот, – перевёл Сирота. – Теперь вы уже непохожи на заснеженную вершину Фудзи.

Комиссар Иваока размазывал по животу Эраста Петровича жёлто-коричневую дурно пахнущую массу.

Фандорин морщился, но терпел.

Оказывается, к зловонию привыкнуть можно. Запах навоза перестал терзать обоняние титулярного советника довольно скоро. Гораздо хуже были мухи. Привлечённые аппетитным ароматом, они слетелись на бедного Фандорина со всего японского архипелага или, по меньшей мере, со всей префектуры Канагава. Сначала он пробовал их отгонять, потом перестал, потому что машущий руками крестьянин мог привлечь к себе внимание. Стиснув зубы, молча сносил тошнотворное щекотание множества зелёных тварей, деловито ползавших по спине, груди, лицу.

Скрюченный дипломат медленно двигался по колено в воде, выдёргивая какую-то растительность. Никто не удосужился объяснить ему, как выглядят сорняки, поэтому, скорее всего, он расправлялся с ростками риса, однако обливающегося потом чиновника это тревожило меньше всего. Он ненавидел и рис, и заливное земледелие, и собственное упрямство, обеспечившее ему участие в ударной группе.

Вторым членом группы был инициатор навозного помазания седоусый Иваока. Правда, пышных, браво подкрученных усов у комиссара уже не было – сбрил перед началом операции, чтобы больше походить на крестьянина. Эрасту Петровичу свои отстоять удалось, но их размочили и спустили по углам рта двумя сосульками. Это было единственное, что сейчас утешало титулярного советника, – во всех прочих отношениях Иваока устроился куда лучше.

Во-первых, им совершенно не интересовались мухи, которым вполне хватало пахучего Эраста Петровича. Во-вторых, по чавкающей грязи комиссар передвигался без видимых усилий, да и прополка ему, похоже, была не в тягость – он то и дело останавливался и отдыхал, поджидая отставшего напарника. А самую большую зависть у Фандорина вызывал большой белый веер, которым запасся предусмотрительный японец. Дорого бы сейчас заплатил титулярный советник, чтобы хоть изредка обдать лицо движением воздуха, сдуть с него проклятых насекомых.