Подкравшись к кровати, Фандорин даже нарочно вздохнул, но Дон Цурумаки не пробудился. Он сладко почивал на мягкой перине. На голове вместо фески белел ночной колпак с бюргерской кисточкой. Шёлковое одеяло мирно поднималось и опускалось на широкой груди миллионщика. Сочные губы были приоткрыты.
Из-под ворота сорочки поблёскивала золотая цепь.
«Сейчас точно проснётся», подумал Эраст Петрович, примериваясь кусачками, и уж занёс руку с револьвером. Сердце выстукивало оглушительно-победительную барабанную дробь.
Щёлкнул перерезанный металл, цепочка скользнула по шее спящего. Он блаженно замычал и перевернулся на бок. В ладони у Фандорина лежала колючая золотая роза.
«Крепче всего спят не те, у кого чистая совесть, а те, у кого её отродясь не бывало», – философски сказал себе вице-консул.
Спустившись вниз, махнул Сироте рукой в сторону кабинета-библиотеки, где некогда застиг на месте преступления князя Онокодзи, упокой японский Бог его грешную душу.
Пошарил лучом фонарика по задвинутым шторам, по высоким шкафам с глухими дверцами, по книжным полкам. Вот она, та самая.
– Посветите-ка.
Передал фонарик письмоводителю. Минуты две ощупывал корешки книг, деревянные стойки. Наконец, когда нажал на увесистый том «Священного Писания» (третий слева на предпоследней полке), что-то щёлкнуло. Потянул стеллаж на себя, и тот открылся наподобие двери. За ним, в стене, поблёскивала стальная дверца.
– На скважину, на скважину, – нетерпеливо показал Эраст Петрович.
Шипастая розочка поёрзала-поёрзала и вошла в отверстие, как рука в перчатку. Прежде чем повернуть ключ, титулярный советник тщательно осмотрел стену, пол, плинтус на предмет электрических сигнализационных проводов – и точно, под обоями нащупалась толстая, твёрдая нитка. Второй раз попадать в один и тот же капкан было по меньшей мере неприлично. Опять пошли в ход кусачки. Чик – и сигнализация была разъединена.
– Сезам, откройся, – прошептал Эраст Петрович, чтобы подбодрить Сироту. Луч фонаря что-то начинал подрагивать – похоже, нервы канцеляриста уже не справлялись с напряжением.
– Что? – удивился японец. – Что вы сказали?
Кажется, арабских сказок он не читал.
Раздался тихий звон, дверца распахнулась – и Фандорин сначала зажмурился, а потом вполголоса выругался.
В железном ящике, ослепительно посверкивая в электрическом свете, лежали слитки золота. Их было много, они напоминали кирпичную кладку.
Разочарованию Эраста Петровича не было предела. Дон не солгал. Он действительно хранит в сейфе золото. Как глупо, как по-нуворишески! Неужто операция была затеяна впустую?
Ещё не веря в столь сокрушительный провал, он вынул один слиток, заглянул в щель, но в следующем ряду тоже поблёскивал жёлтый металл.
– На месте преступления, – раздался сзади громкий, насмешливый голос.
Титулярный советник резко обернулся. Увидел в дверном проёме плотный, приземистый силуэт, а в следующее мгновение люстра под потолком вспыхнула, и силуэт обрёл цвет, форму, фактуру.
Это был хозяин дома, всё в том же дурацком колпаке, в халате поверх ночной сорочки, но из-под халата виднелись брюки совсем не пижамного фасона.
– Господин дипломат любит золото? – улыбнулся Цурумаки, кивнув на слиток в руке Фандорина.
Лицо миллионщика вовсе не было сонным. И ещё одна примечательная деталь: на ногах у него были не домашние туфли, а ботинки, зашнурованные аккуратнейшим образом.
Ловушка, похолодев, понял Эраст Петрович. Лежал в кровати одетый и даже обутый. Ждал, знал!
Дон хлопнул в ладоши, и отовсюду – из-за штор, из дверей, даже из стенных шкафов повылезали люди, одинаково одетые в чёрные куртки и чёрные хлопковые штаны. Слуги! А Сирота говорил, что они все ушли!
Слуг было не меньше дюжины. Одного, жилистого, кривоногого, с по-обезьяньи длинными руками, Фандорину случалось видеть раньше – кажется, он служил кем-то вроде дворецкого или мажордома.
– Какой позор для Российской империи, – поцокал языком Цурумаки. – Вице-консул ворует золото из чужих сейфов. Камата, дзю-о торэ.
Фраза, сказанная по-японски, была обращена к длиннорукому. Дзю – это «оружие», торэ – значит «возьми», Камата – имя.
Титулярный советник вышел из оцепенения. Вскинул руку, направил «герсталь» в лоб хозяину.
Камата немедленно застыл на месте, остальные «чёрные куртки» тоже.
– Мне терять нечего, – предупредил Эраст Петрович. – Прикажите своим людям выйти. Немедленно, иначе…
Дон уже не улыбался, смотрел на титулярного советника с любопытством, будто пытался угадать – блефует или вправду может выстрелить?
– Выстрелю, можете не сомневаться, – уверил его Фандорин. – Лучше смерть, чем позор. А если уж все одно умирать, то с вами веселей. Вы такой интересный экземпляр. Сирота, встаньте слева, вы загораживаете господина Цурумаки.
Письмоводитель повиновался, но, видно, от волнения, встал не слева, а справа.
– Вам отлично известно, что я пришёл сюда не за золотом. – Дон шевельнулся, и Эраст Петрович предостерегающе щёлкнул предохранителем. – Стоять смирно! А этих всех – вон!
Но тут случилось непонятное. Даже невероятное.
Верный соратник титулярного советника, письмоводитель Сирота с гортанным криком повис на руке у Фандорина. Грянул выстрел, пуля отсекла длинную щепку от дубового паркета.
– Вы что?! – крикнул Эраст Петрович, пытаясь стряхнуть свихнувшегося японца, но к вице-консулу в два длинных прыжка уже подлетел Камата, завернул руку за спину, а следом кинулись остальные.
Секунду спустя обезоруженный и беспомощный Фандорин стоял, распластанный у стены: его держали за руки, за ноги, за шею.
Но Эраст Петрович не смотрел на чёрных слуг – только на предателя. Тот подобрал с пола револьвер, с поклоном передал Дону.
– Иуда! – прохрипел титулярный советник. – Трус! Подлец!
Сирота спросил хозяина о чем-то по-японски – кажется, попросил разрешения ответить. Цурумаки кивнул.
Тогда изменник повернул к Фандорину бледное, похожее на окоченевшую маску лицо. Но голос был твёрдый, без дрожи:
– Я не трус, не подлец и тем более не предатель Иуда. Совсем наоборот, я верен своей стране. Раньше я думал, что можно служить двум странам, не теряя чести. Но господин капитан Бухарцев открыл мне глаза. Теперь я знаю, как Россия относится к Японии и чего нам ждать от русских.
Фандорин не выдержал – отвёл глаза. Вспомнил, как Бухарцев разглагольствовал о «жёлтой опасности», и даже не считал нужным понизить голос, а ведь в коридоре стоял Сирота…
– Это политика, – перебил Эраст Петрович. – Она может меняться. Но предавать тех, кто тебе доверяет, нельзя! Вы – сотрудник российского консульства!
– Уже нет. Как вам известно, я подал прошение об отставке и даже написал, почему именно не желаю больше служить России.
И это тоже была правда!
– Неужто почётнее служить этому убийце? – кивнул Фандорин на Дона, используя последний свой аргумент.
– Господин Цурумаки – искренний человек. Он действует на благо моей Родины. И ещё он сильный человек. Если верховная власть и закон вредят интересам отчизны, он меняет власть и исправляет законы. Я решил, что буду помогать ему. Я не сидел ни на каком холме, я пошёл прямо к господину Цурумаки и рассказал ему о вашем плане. Вы могли причинить ущерб Японии, и я вас остановил.
Чем дальше говорил Сирота, тем уверенней становился его голос, тем ярче блестели глаза. Тишайший письмоводитель обвёл многоумного Фандорина вокруг пальца и, кажется, ещё смел этим гордиться. Эраста Петровича, разгромленного по всем статьям, включая даже и нравственную, охватило злое желание хоть чем-то испортить триумф поборника «искренности».
– Я думал, что вы любите Софью Диогеновну. А вы и её предали. Больше вам её не увидеть.
Сказал – и тут же раскаялся. Это, пожалуй, было недостойно.
Но Сирота не смутился.
– Совсем напротив. Сегодня я сделал Соне предложение, и оно принято. Я предупредил, что, если она за меня выйдет, ей придётся стать японкой. Она ответила: «С тобой хоть папуаской». – Лицо новоприобретённого врага Российской империи расплылось в счастливой улыбке. – Мне горько, что мы с вами так расстаёмся. Я глубоко уважаю вас. Но ничего плохого с вами не случится, господин Цурумаки обещал мне это. В сейф нарочно положили золото вместо документов, представляющих государственную тайну. Благодаря этому, вам не будет предъявлено обвинение в шпионаже. А подавать в суд за попытку грабежа господин Цурумаки на вас не станет. Вы останетесь живы, не попадёте в тюрьму. Вас просто вышлют из Японии. Здесь вас оставлять нельзя, вы слишком активный человек, и к тому же озлоблены из-за ваших погибших друзей.
