Действительно, чего теперь грустить? Все свои живы и здоровы, а остальное – ну, будем считать, неизбежности исторического процесса. И не такое видели...

– Было кое-что, – с должной степенью небрежности ответил я. – Повоевал немножко... В глубоком вражеском тылу.

– И внес выдающийся вклад в нашу общую победу, – подтвердил возникший, как черт из табакерки, из-за ближайшего рододендрона Шульгин. Очень не вовремя, поскольку я, пользуясь уединенностью места, собирался обнять Аллу гораздо более пылко, чем допускалось протоколом.

На мой взгляд, это было несвоевременно и странно, но в «культурном центре» готовился торжественный прием, посвященный успешной ликвидации контрреволюционного и в некотором смысле даже антироссийского заговора «темных сил».

То есть с улиц еще не убраны тела погибших, и явно никакого следствия и суда не производилось, но политическая оценка событий уже определилась. Ну, может быть, у них так принято, и не банкет здесь будет, в нечто вроде тризны.

В примыкающих к зимнему саду двухсветном белом зале я встретил всех знакомых по форту Росс членов «Братства» и еще массу людей, ранее не виденных, принадлежавших к «высшему свету» столицы и, как я понял, особо проявивших себя в разгроме мятежа.

Многие – с дамами, которые выглядели гораздо пристойнее своих кавалеров. Что тоже понятно – новая советская элита подбирала себе подруг отнюдь не из беднейших слоев крестьянства и не пролетарских девушек «от станка».

– Будь морально готов, мы намереваемся представить тебя Льву Давидовичу в качестве скромного героя тайной войны, и не исключены проявления с его стороны знаков признательности...

– Ну уж это... – Я не успел закончить, как Шульгин. Похлопав меня по плечу, пресек всякие возражения: – Делай что должен, случится, чему суждено. И не вздумай объяснять Председателю Совнакорма, что недостоин и вообще к этому миру отношения не имеешь. Не порть нам дипломатию...

Александр Иванович так же внезапно и бесследно исчез, оставив нас с Аллой снова наедине. Но желание обниматься у меня прошло.

– Да, в самом деле, Игорь, к чему ломаться? Ты что, не получал туземных орденов и медалей после тех своих командировок? А оказаться в числе личных друзей советского деспота совсем не вредно. Кто знает, когда удастся домой вернуться?

Алла всегда была практичной женщиной, я только удивился, как быстро она освоилась в новом для себя мире. Пожалуй, гораздо лучше, чем я, и держалась, что с мужчинами, что с женщинами, совершенно как равная. Впрочем, чему удивляться? По логике она и должна бы ставить себя выше их. Ну как мы это всегда представляли: наше время – вершина цивилизации, а те кто жил раньше, – словно бы слегка обиженные Богом. Не дожили, не успели попользоваться благами прогресса. С одной стороны, это понятно, люди прошлого проигрывают прежде всего в том, что уже успели умереть, а мы еще живы, чем и счастливее их. Но с другой стороны, в таком вот невероятном повороте – при личной встрече разделенных полутора веками поколений оказалось, что нисколько мы их не лучше, а во многом и уступаем. Но опять же не потому, что они нас в чем-то существенном превосходят, а просто они более адекватны окружающей обстановке.

– Что ты так озабочен, Игорь? – спросила Алла, уловив мою депрессию. – По-моему, все очень даже неплохо. Интересно. Я пока обратно не рвусь. А ты?

– Ей Богу не знаю. Смутно все как-то. Непривычно. Даже выразить не могу, но... Знаю, что нет особых причин тосковать, но сосет что-то... Депрессия. А может, уехать нам куда-нибудь, отдохнуть, тогда и полегчает?..

Алла презрительно вскинула голову. Такое с ней тоже бывало не раз. Не попал я ей в тон.

– Может, ты просто ревнуешь: как только мне становится хорошо, у тебя портится настроение.

Не хватало мне сейчас еще семейной сцены. А я знал, что одно неосторожное слово – и Алла может раскрутиться по полной программе. Просто так. Или потому, что интуиция у нее почище моей? Каким-то образом догадывается о Людмиле?

А ведь про нее почти уже забыл. Ну, было что-то, а может быть и не было. Конфабуляция, плод контузии. Мелькнула какая-то мысль, что интересно было б с этой дамочкой вплотную пообщаться, вот и привиделось в бреду. Так, пожалуй, к этому и надо относиться... Не забывая русскую поговорку: «Быль молодцу не в укор».

К счастью, прием здесь был организован по вполне европейским стандартам. Скользили по залу официанты с подносами, уставленными бокалами и рюмками, на столиках теснились тарелки, блюдца и розетки с холодными закусками, и гости перемещались парами и в одиночку, сходясь, чтобы обменяться парой фраз, или задерживаясь для более существенного разговора.

Вот и к нам вовремя, словно почувствовав, что назревает конфликт, подошел Новиков под руку с супругой. Я не видел их с самого прощания в форте и сейчас искренне обрадовался. Под мягким взглядом Ирины даже Алла мгновенно успокоилась.

Я приложился губами к руке женщины, на которую да сих пор не мог смотреть без замирания сердца. Причем без всякой сексуальной подоплеки. Просто так. И вдруг моя депрессия удивительным образом прошла. Наверное, правы были средневековые рыцари, изобретя понятие «дамы сердца». Не вкладывая в это понятие ничего телесного, исключительно возвышенное обожание...

Я испугался, что Алла опять догадается о моих чувствах, но, к счастью она отвлеклась на что-то другое. Или просто уже успела привыкнуть, не видя в том греха...

– Я слышала о ваших делах, Игорь, – ласково улыбнулась Ирина, – рада, что все так удачно обошлось... Простите наших «гвардейцев», они конечно, на ваш взгляд, несколько грубоваты, но ведь не со зла...

Какая тонко чувствующая женщина. Если бы она начала говорить о признании моих боевых заслуг – не знаю! А здесь все сказано с таким тактом и сочувствием... Был бы сейчас здесь XIV век, с каким бы удовольствием я упал бы перед ней на одно колено... А так пришлось ограничиться только легким полупоклоном. Даже руку поцеловать еще раз я постеснялся.

Еще чуть позже Алла подвела меня к молоденькой даме в жемчужно-сером узком платье, с распущенными бледно-золотистыми волосами и удивительно яркими глазами.