— Откуда же ты все это узнала? — спросил Цзыкуй. Женщина Цзюй ответила:
— Я восприняла это от сына писца, сын писца воспринял это от внука чтеца, внук чтеца перенял это от Ясного взора. Ясный взор перенял это от Чуткого слуха, Чуткий слух перенял это от Труженика, Труженик перенял это от Сладкоголосого, Сладкоголосый перенял это от Глубочайшего Мрака, Глубочайший воспринял это от Хаоса, а Хаос перенял это от Безначального.
Янь Хой сказал: «Я кое-чего достиг».
— Что именно? — спросил Конфуций.
— Я забыл о ритуалах и музыке.
— Это хорошо, но ты еще далек от совершенства.
В другой день Янь Хой снова повстречался с Конфуцием.
— Я снова кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.
— Чего же? — спросил Конфуций.
— Я забыл о человечности и справедливости.
— Это хорошо, но все еще недостаточно.
В другой день Янь Хой и Конфуций снова встретились.
— Я опять кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.
— А чего ты достиг на этот раз?
— Я просто сижу в забытьи.
Конфуций изумился и спросил: «Что ты хочешь этим сказать: „сижу в забытьи"»?
— Мое тело будто отпало от меня, а разум как бы угас. Я словно вышел из своей бренной оболочки, отринул знание и уподобился Всепроницающему. Вот что значит «сидеть в забытьи».
— Если ты един со всем сущим, значит, у тебя нет пристрастий. Если ты живешь превращениями, ты не стесняешь себя правилами. Видно, ты и вправду мудрее меня! Я, Конфуций, прошу дозволения следовать за тобой!
А Хэгун и Божественный Землепашец вместе учились у Старого Дракона Счастливого. Как-то днем Божественный Землепашец дремал у себя в комнате, облокотившись о столик. В полдень А Хэгун распахнул настежь двери и вбежал в комнату со словами: «Старый Дракон умер!» Божественный Земледелец схватил свой посох, поднялся, потом с размаху бросил посох на землю и, рассмеявшись, сказал: «Тот, кто был мне Небом, знал, что я груб и темен, вот почему он бросил меня и умер. Все кончено! Учитель умер, не открыв мне безумных своих речей!»
Эти слова услышал Янь Гандяо и сказал: «К тому, кто воплотил в себе Путь, привязаны благородные мужи всего Поднебесного мира. А ныне даже постигший Путь на тысячную долю осеннего волоска, и тот понял, что нужно утаить свои безумные речи до самой смерти, что уж говорить о человеке, воплотившем в себе Путь!
Вот так рассуждают о Пути, но это не есть сам Путь».
Великая Чистота спросила Бесконечность: «Вы знаете Путь?»
— Нет, не знаю, — ответила Бесконечность.
Потом Великая Чистота задала тот же вопрос Недеянию, и Недеяние сказало: «Я знаю Путь».
— А есть ли у твоего знания число? — спросила Великая Чистота.
— Да, есть.
— Что же это за число?
— Мое знание Пути может возвысить и может унизить, может связать и может разъединить. Вот как можно считать благодаря моему знанию.
Великая Чистота спросила об этих словах у Безначального: «Кто же прав: Бесконечность, которая не знала, или Недеяние, которое знало?»
— Незнание глубоко, знание поверхностно, — ответило Безначальное. — Не знать — это внутреннее, а знать — это внешнее.
Тут Великая Чистота вздохнула и сказала: «Значит, мы знаем благодаря незнанию! А не знаем из-за знания! Кто же знает знание, которое не знает?»
— Путь неслышим, а если мы что-то слышим, значит, это не Путь, — ответило Безначальное. — Путь незрим, а если мы что-то видим — значит, это не Путь. О Пути нельзя ничего сказать, а если о нем что-то говорят, — значит, это не Путь. Кто постиг Бесформенное, которое дает формы формам, тот знает, что Пути нельзя дать имя.
И еще Безначальное сказало: «Отвечать на вопрос о Пути — значит не знать Путь. А спрашивающий о Пути никогда не слышал о нем. О пути нечего спрашивать, а спросишь о нем — не получишь ответа. Вопрошать о недоступном вопрошанию — значит спрашивать впустую. Отвечать там, где не может быть ответа, — значит потерять внутреннее. Тот, кто утратил внутреннее и спрашивает впустую, вокруг себя не видит вселенной, а внутри себя не замечает Великое Начало. Поэтому он никогда не поднимется выше гор Куньлунь и сможет странствовать в Великой Пустоте».
Учение Великого Человека — словно тень, отбрасываемая телом, и эхо, вторящее голосу. На любой вопрос откликнется понимая, ощущая сопричастность свою всему свету. Он пребывает в незыблемом покое, а движется, не ведая границ, ведет каждого сообразно его устремлениям и приводит каждого к его изначальной природе. Странствует привольно и бесконечно, выступает, никуда не отклоняясь, и безначален, как солнце, а телом слит с великим единством. В Великом Единстве нельзя иметь ничего личного. Не имея же ничего личного, нельзя обладать. Наблюдающие за обладаемым: таковы благородные мужи древности. Наблюдающие за тем, чем обладать нельзя: таковы друзья Неба и Земли.
Цзэн-цзы жил в царстве Вэй, носил холщовый халат без подкладки, лицо его опухло, руки и ноги покрылись мозолями, по три дня он не разводил себе огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку — завязки оторвутся, возьмется за ворот — и локти вылезают из протертых рукавов, схватится за сандалии — и задники оторвутся. Но, шаркая сандалиями, он распевал древние гимны, и голос его, подобный звону металла и яшмы, наполнял Небо и Землю. Сын неба не мог сделать его своим подданным, удельные владыки не могли сделать его своим другом. Ибо пестующий в себе волю забывает о своем теле, пестующий тело забывает о выгоде, а взыскующий Пути забывает о сердце.
Безмятежность и покой, пустота и неделание — это равновесие Неба и Земли, сущность пути и его силы. Мудрый обретает в них успокоение. Будучи покоен, он уравновешен и нескован. Будучи уравновешенным и нескованным, он безмятежен. А если он уравновешен, нескован и безмятежен, то
Стало быть, его жизненная сила пребывает в целости, и его дух не терпит ущерба. Посему говорится: «В жизни мудрец идет вместе с Небом, в смерти он превращается вместе с вещами, в покое он причастен к силе инь, в деянии причастен к силе ян»:
