– …Кстати, мсье Кутарба… Как вам удалось узнать обе вещи? Ведь они находились, мягко говоря… э-э… в плачевном состоянии.

– Мари-Кристин сама расписывает ткань, ни один узор не повторяется. А я хорошо знаком с ее моделями.

– Нуда, нуда…

– Кстати, если уж на то пошло, Бланшар… Супруги Грековы, на которых вы тут ссылались… Они тоже были в Париже, на последнем дефиле. И вернулись в Россию не так давно.

– Ябедничаете, Ги? Нехорошо.

Коротышка впервые называет меня по имени, но никакой дружеской интимности в этом нет, скорее – наоборот. Я и не думал, что короткое, легко слетающее с губ «Ги» может звучать так зловеще.

– Почему – ябедничаю? Я просто констатирую факт… И еще… Я никогда бы не подумал, что вы выберете именно «Minoritaire»…

Малыш Дидье заливается краской: еще бы, я поймал его, я вычислил его аромат, который сам же и сочинил. Это были мои первые мужские духи, их сопровождала агрессивная рекламная кампания в духе штурма казарм Монкада, воинственных подмышек Че Гевары и бицепсов «коммандос». «Minoritaire» имели бешеный успех у интеллектуалов, леваков, биржевых брокеров и прилизанных офисных крыс, не гнушающихся забить косячок на корпоративной вечеринке. Но я и предположить не мог, что на жесткий, насыщенный амброй и белым мускусом запах «Minoritaire» клюнет плюгаш-полицейский.

Аромат моих духов едва уловим. Должно быть, коротышка выхлюпал флакон около месяца назад, после чего на парфюмерном фронте наступило затишье: всякую дешевку типа жидкого мыла и копеечного шампуня я в расчет не беру. А коротышка и понятия не имеет о главном свойстве моих духов: они намертво приклеиваются к коже. Они оккупируют ее и устанавливают на ней свои порядки – но это мягкая, щадящая оккупация. Самая мягкая и самая щадящая из всех возможных. Мои духи ревнивы, они не терпят конкурентов – и легко выживают их. Они похожи на черную метку, которая видна лишь посвященным. Или – посвященному.

Посвященный – это я.

Я связан пуповиной со всеми придуманными мною запахами. Это и есть моя семья. Единственные родственники, если не считать Анук. Но Анук давно открестилась от родства со мной. И если бы не этот прискорбный факт – я был бы полностью счастлив.

Щеки Бланшара все еще горят, и это возвращает нас к существующему положению вещей. И ясно дает понять, кто есть кто. Я – король ароматов, мальчик-солнце, сразивший наповал половину Европы; лицо с обложки, мясная расфасовка для гламурных журналов от Праги до Лондона. И мое пребывание в этом северном городе – не более, чем поиски экзотики, прихоть теплолюбивого засранца, которому наскучила игра в светскую жизнь.

Пребывание же здесь Дидье Бланшара – производственная необходимость, больше похожая на ссылку. Ну кто бы еще выдвинулся сюда, к волкам, медведям и белкам-летягам? Кто бы еще был отдан на заклание жутковатому делу о выпотрошенных внутренностях Мари-Кристин Сават? Ты попался, недомерок, полицейская отрыжка, зануда-холостячок в ортопедических semelles interieures9 и с дипломом Сорбонны в штанах. Ясно, зачем тебе понадобились «Minoritaire» – возвыситься в собственных глазах, а также в глазах твоей консьержки и мутантов-трансвеститов, которых ты привык мутузить за две дозы наркоты в сумочке. Последней в списке значится широкоскулая официантка, предмет твоих тайных воздыханий, – но ее не пробить.

Даже «Minoritaire».

Полностью насладиться превосходством над коротышкой мне не дает стук в дверь. Вернее, не стук даже – легкое, застенчивое царапанье.

– Войдите, – разом приободрившись, восклицает Бланшар.

Судя по всему, чье-то робкое присутствие за дверью вовсе не является для него неожиданностью. Но вполне может стать неприятным сюрпризом для меня. Несколько секунд я гадаю, кто бы мог так порадовать коротышку одним только постукиванием. Широкоскулая официантка отпадает сразу, затащить ее в Russie так же нереально, как затащить в постель или на Луну. Остаются только свидетели – из тех, что видели, как я убивал Мари-Кристин, а до этого подсаживал ее в джип, а до этого доставал ее телефонными звонками, а до этого – скитался по fashion-пати в платьишке «принцесса»… Да мало ли каких собак можно навесить на ненавистного сытенького парфюмера, который даже задницу вытирает только что напечатанными евро.

Но тебе не удастся взять меня за жабры, Бланшар. По одной простой, но довольно существенной причине.

Я невиновен.

Кажется, я произношу это вслух, вот только «я невиновен» тонет в шуме открываемой двери.

– Входите же, Сонья! – еще раз с нажимом произносит Бланшар, делая ударение на последнем слоге имени.

«Сонья». Очень по-французски.

Конечно, это не Соня Рикель10, хотя я предпочел бы увидеть именно ее. Обожаю ее фирменные свитера с необработанным краем и швами наружу, один из таких свитеров и сейчас на мне. Конечно, это не Соня Рикель, и даже не супруги Грековы, и даже не Ирма Новак, если коротышка ничего не напутал с именем. На джокер в рукаве девушка тоже не похожа, и уж точно я никогда не видел ее. Разве что…

Разве что она слегка напоминает Лилу, погибшую много лет назад. Лилу, от которой так несло гибискусом за несколько часов до смерти. Сходство не шокирующее, кровь в жилах от него не стынет, но раскосые глаза и прямые, спадающие на плечи волосы цвета воронова крыла, заставляют меня вспомнить события семилетней давности.

Уже тогда все было предопределено. Уже тогда.

Скорее всего, таинственная «Сонья» – кореянка, но и без чужеродных примесей не обошлось: черты лица крупнее, чем обычно бывает у азиаток; линия рта несколько мягче и по-русски небрежна. Скулы же, наоборот, – жестче. Да и ростом она повыше, чем соплеменники, выращивающие лук где-нибудь на Дальнем Востоке, – метр семьдесят или около того…

– Здравствуйте, Дидье. Извините, я опоздала, – с улыбкой произносит «Сонья» на вполне сносном французском.

– Ничего, – Бланшар поразительно великодушен. – Знакомьтесь, мсье Кутарба. Это – Сонья, мой переводчик.

В исполнении коротышки это звучит примерно как «моя наложница».

– Софья Горская, – кореянка вносит последние коррективы в ритуал знакомства.

– Очень приятно, – я отрываю зад от стула и наскоро пытаюсь изобразить что-то, отдаленно напоминающее полупоклон. – А я – Гай Кутарба.

– Я знаю…

Еще бы тебе не знать, сладкая моя!.. Наверняка подбираешь объедки светских новостей в киосках у метро. Тестируешь любовников по рецептам от «Vogue», готовишь фруктовые маски по рецептам от «Elle» и устраиваешь дни раздельного питания по рецептам от «Cosmopolitan». И стоит тебе перевернуть страницу с рецептами – как ты тут же наткнешься на меня. И на мои потонувшие в ленивой лжи рассуждения о цветочном очаровании, фруктовой провокации и древесно-амбровой истоме на атласных простынях.

– Я знаю… – чудо-кореянка даже не пытается взглянуть на меня.

Должно быть, ей слепят глаза мой черный свитер, мои забранные в хвост волосы и задумчивая серьга, болтающаяся в ухе. Смятение «Сонья» не остается незамеченным – малыш Дидье хмурит брови и поигрывает челюстями: подобная реакция вовсе не входила в его планы.

– Мы закончили, Сонья, – блеет коротышка.

– Простите еще раз за опоздание…

– Ничего. Мсье Кутарба проявил недюжинные познания во французском.

Франция – моя вторая родина, – тут же морожу я пошлость в стиле «Vogue», «Elle» и «Cosmopolitan». – A вы были во Франции, Соня?..

– Мы закончили, – рявкает Бланшар. – Вы свободны, мсье Кутарба.

– Свободен?..

После всех обвинений – как высказанных, так и невысказанных – я был готов покинуть казенную комнатушку по меньшей мере в кандалах. А тут на тебе – «свободен»!..

– Мне нужно что-то подписать?

– Это была ознакомительная беседа, – Бланшар полон решимости выгнать меня пинками, странная метаморфоза. – К тому же вы уже давали показания. Если вскроются новые обстоятельства дела – вас пригласят.