– Вы подождете меня на улице, Кристобаль? Желтый «Фольксваген-жук», он припаркован на противоположной стороне. Возьмите ключи.

«Жучок» на противоположной стороне улицы, я видел его, когда заходил в букинистический, подержанная малолитражка, такая же подержанная, как и сама Бабетта. О том, чтобы «где-нибудь посидеть» перед сеансом, не может быть и речи – пробки на улицах чудовищные. Так что в лучшем случае мы проведем это время в машине, у меня будет возможность изучить профиль Бабетты, до сих пор я не обращал на него внимания.

…В салоне пахнет залежавшимися марципанами, сухим бисквитом и, как ни странно, спермой. Запах нерезкий, больше похожий на воспоминание, вернее, на цепочку воспоминаний, звенья которой перепутались и соединены кое-как, в произвольном порядке. Неизвестно, что было раньше, – бабушкин бисквит (утешительный приз за сбитые детские коленки) или секс-игры на заднем сиденье. В ту пору, когда «жучок» едва вылупился из кокона и поскрипывал новыми протекторами. А может, марципаны следовали непосредственно за сексом, на том же заднем сиденье, кто знает?..

«Ralph» от Ральфа Лорена.

Это Бабетта, она уже заняла свое место за рулем. Точно такими же духами пользуется Николь, секретарша Мари-Кристин, в двадцать лет это простительно. В «Ральфе» есть все, что подменяет двадцатилетним жизненный опыт и делает их значительными в собственных глазах. Вот только причем здесь Бабетта?

– Меня зовут Линн, – сказала Бабетта, когда «Жучок» одолел несколько кварталов и свернул на бульвар Сен-Жермен.

Следующая реплика последовала, когда мы пересекли бульвар Распай.

– «Линн, русалка и немножко бонна». Вы читали «Монток» Фриша, Кристобаль?

Если Бабетта-Линн скажет сейчас, что неизвестный мне «Монток» неизвестного мне Фриша навеян ее шиньоном, я нисколько не удивлюсь. На русалку Линн похожа мало, разве что на бонну с хорошими рекомендациями и хорошо развитой грудью, до краев наполненной просветительским молоком. И немецкими артиклями.

– Нет. Не читал.

– Я на вашем месте тоже бы не читала. Писатели не должны читать друг друга. Они должны читать женщин, сны, линии на ладонях, но только не друг друга.

– Это совет? – улыбаюсь я.

– Предостережение, – улыбается Линн, русалка и немножко бонна.

– Хорошая книга?

– Слишком откровенная, чтобы нравиться.

На лицо Линн набегает тень, как будто этот чертов «Монток» не что иное, как путешествие по изгибам ее тела, слишком откровенное, чтобы нравиться. Как будто в изгибах ее тела есть что-то такое, что она хотела бы утаить. Возможно, лет через тридцать, когда моя собственная молодость станет самой большой моей тайной, я и смогу понять Бабетту-Линн.

– Куда мы едем, Линн?

– Во дворец Шайо, это на площади Трокадеро. Вы когда-нибудь были в Синематеке, Кристобаль?

Я предпочитаю фильмы на видео, но рюкзак Анук… Рюкзак, в котором не продохнуть от корешков билетов в кино. Возможно, что-то главное прошло мимо меня. Анук нравятся киношки, наверняка она уже посещала Синематеку, наверняка. Стоит мне подумать об этом, как шрам на затылке снова начинает гореть. Или я подумал об этом только потому, что шрам начал гореть?..

– Нет. Никогда.

– А я люблю там бывать. Покупаю абонемент на старые детективы.

– Старые?

– Старые для вас, – снова улыбается Линн. – Шестидесятые. Семидесятые. Давно забытые…

Неизвестно, к чему это относится, к самим детективам или ко времени их создания, уточнить Линн забыла. Или ей помешало такси, ловко нас подрезавшее.

– Вот скотина!.. – Линн совсем по-детски показывает средний палец таксисту. – Давно забытые, Кристобаль. И черно-белые. Детективы и должны быть черно-белыми.

– Вы полагаете?

– Конечно. – Ежедневное общение с книгами – черное на белом – не прошло для Линн бесследно. – Тогда неясно, какого цвета кровь, и детектив становится всего лишь загадкой, не более. Детской загадкой.

Иногда детские загадки бывают самыми страшными. Интересно, знает ли об этом Линн?

– А этот ваш «Лифт на эшафот»?

– Это тоже детектив. И тоже черно-белый. С Жанной Моро, там она совсем молоденькая. Вам нравится Жанна Моро?

Очевидно, Линн имеет в виду молоденькую Жанну Моро, нравиться могут только молоденькие женщины. У меня же в памяти сразу всплывает почти старуха, давно махнувшая на себя рукой, я как-то видел ее на показе: морщины, по-мужски крупные и по-юношески застенчивые, «это Жанна Моро, актриса», сказала тогда Мари-Кристин.

– Не знаю, нравится ли…

– Ну конечно, – в голосе Линн звучит легкая укоризна. – Нравиться могут только молоденькие женщины. Ванесса Паради, да?

А вот и нет, Линн, вот и нет. Я равнодушен к молоденьким женщинам, равно как и к женщинам постарше, исключение составляет лишь Мари-Кристин, просто потому, что исключения из правил существуют всегда. Я равнодушен к молоденьким женщинам, Анук не в счет. Любые критерии теряют смысл, когда дело касается Анук.

– Нет, Линн. Мне не нравится Ванесса Паради.

– Вы чудный молодой человек, – Линн даже прибавляет скорость. – Говорить с вами – одно удовольствие. Хорошо, что вы появились.

– Вы обещали рассказать мне о книге. Об «Ars Moriendi».

– Конечно, Кристобаль. После сеанса, хорошо? Поужинаем где-нибудь? Если вы не торопитесь…

– Я не тороплюсь.

Я ждал известий от «Ars Moriendi» долго, слишком долго, много лет. Так что пара часов никакой погоды не сделает.

…Зальчик, откуда должен стартовать «Лифт на эшафот», выглядит довольно уютно. Народу совсем немного, но и среди него попадаются интересные человеческие типы. Первая мысль, которая приходит в голову: вряд ли их можно встретить где-нибудь еще, кроме этой дурацкой синематеки. Лица без возраста, волосы без седины, а если седина и присутствует, то акцент делается именно на ней.

Все по-киношному преувеличенно.

Линн устраивается в кресле и кладет руку на подлокотник. Наши плечи почти соприкасаются, и это не очень нравится мне. И это не нравится Линн – именно потому, что между нами все-таки существует «почти». Оно включает в себя и разницу в тридцать – а то и больше – лет, о которой Линн хотелось бы забыть. Ей вообще хотелось бы забыть о возрасте, и дело тут не только во мне, но и в старых детективах: наверняка Линн ходит сюда, чтобы посмотреть на себя глазами их сюжетов, наверняка. Ведь сюжеты остались неизменными, а это иногда вселяет несбыточную надежду в сердце.

Линн молчит.

Я тоже молчу, до начала сеанса осталось несколько минут, начинать разговор бессмысленно. Чтобы не пялиться в пространство перед собой, я принимаюсь исподтишка рассматривать руку Линн, лежащую на подлокотнике. Когда-то она была красивой, никаких сомнений, теперь же ей остается утешать себя ухоженностью ногтей и бесцветным лаком. Теперь суставы уплотнились, фаланги размякли, а пигментные пятна и вовсе ничем не заретушируешь. На безымянном пальце Линн посверкивает одинокое кольцо, почему я не обратил на него внимания раньше, оно того стоит, честное слово!

Кольцо кажется почти квадратным, старинное серебро с какими-то насечками, довольно сдержанное, никакого сравнения с позолоченными дешевками Бадди.

Кольцо царствует на руке, ревниво царствует, никаких других колец представить рядом невозможно. Я стараюсь разглядеть надпись на передней, выдающейся вперед стенке, но ничего не получается. Для того чтобы прочесть ее, мне пришлось бы поднести руку Линн к своему лицу. А это может быть неправильно истолковано, хотя поднести к лицу руку Линн хочется неудержимо. Меня спасает вспыхнувший экран, сеанс начался.

Но никакого черно-белого «Лифта на эшафот» нет и в помине. Я вижу перед собой мелькающие цветовые пятна, а музыка на титрах кажется знакомой. Я слышал ее совсем недавно, один из тех мотивчиков, которые невозможно воспроизвести, но которые прочно застревают в голове. Вокализ, мужской и женский, что-то легкомысленное, в короткой юбчонке, в подстреленных брючатах, проклятье!..

«Dillinger E'Morto»!