Я не собираюсь прыгать в фуникулер.

И – прыгаю.

Полуящерицы-полусаламандры заставляют меня сделать это. Картина, которую я больше не надеялся увидеть, прижилась на боку вагончика, она рекламирует какую-то выставку; разглядеть, какую именно, – не представляется возможным, я уже внутри, на задней площадке. Шаг рискованный, что, если я увижу здесь Мари-Кристин периода ее лиссабонского «Я люблю тебя», – но ящерицы не оставляют мне другого выбора.

Мари-Кристин среди пассажиров нет, но не это удручает меня.

Анук.

Анук – она одна могла заставить Париж стать Lisboa, хотя бы на время; 12:07 плюс-минус десять минут, плюс-минус целая вечность. Она одна могла заставить Линн стать молодой, хотя бы на время. Она одна могла бросить вишневые косточки мне под ноги, а устье реки – в самый конец улицы. Маленький фуникулер с колесами, крутящимися в ритме босановы, маленький лиссабонский фуникулер в центре Парижа – единственное место, где мы могли бы встретиться, но я, как всегда, опаздываю на не назначенное свидание.

Проклятье, зачем тогда ящерицы на боку вагончика?..

Спустя несколько минут, когда фуникулер равняется с очередным узким (и все еще незапятнанно-португальским) ущельем бокового проулка, я вижу край вывески и наконец-то понимаю – зачем.

«LAMARTIN OPERA»

«Ламартин Опера», буквы отсвечивают на солнце, как спины высунувшихся из воды касаток, само название тоже имеет отношение к касаткам, хотя и весьма отдаленное. К тому же я уже где-то слышал его, и совсем недавно, но не от Линн. «Ламартин Опера» странным образом монтируется и с американскими ламантинами55 и – почему-то – с цифрой двенадцать, ну да: «Я живу в отеле „Ламартин Опера“. Номер двенадцать», карманная японка с Бато Муш, конечно же.

Спрыгнув с фуникулера, я вспоминаю имя ее подруги – Омацу. Омацу, легко вписывающаяся в ненавистный мне формат японских анимэ, для полного сходства ей не хватает только коротенькой школьной юбки и галстука, отличная униформа для cartoon-убийств. Я видел, как это происходит в японских мультяхах, ну кто бы еще додумался до рисованных страшилок: наивные пистолеты, наивные пальцы на спусковом крючке, наивные лужи крови – это и есть Омацу в мультипликационной интерпретации. Она никогда не стала бы носить подслеповатые, нелепо деформированные модели Реи Кавакубо56, вариант «Comme de Garcons»57 – не для нее.

Омацу – подруга О-Сими, карманной японки с Бато Муш, конечно же.

О-Сими.

Она куда интереснее Омацу и вполне могла бы понравиться Анук. Все еще стоя на углу, наискосок от входа в «Ламартин Опера», я оглядываюсь на фуникулер – и не вижу его. Как не вижу устья реки в конце улицы и спускающихся с холма домов, Париж недолго пробыл Лиссабоном, он снова принял знакомые очертания, следовательно – «Ламартин Опера» и есть конечная цель. Я могу найти здесь японку, но найду ли я Анук?..

«Ламартин Опера» оказывается самой обыкновенной дырой эконом-класса: приглушенное освещение, пара кресел в холле, вытертый ковер и написанный от руки плакат рядом с регистрационной стойкой: «La direction previent que tous les objects de valeur doivent etre deposes au bureau de reception»58, ненавижу подобные халупы с восьмиметровыми одноместными номерами и отсутствием ванной.

Холл пуст.

Лишь за стойкой позевывает портье – молодой человек с болезненно-бледным лицом и зачесанными назад темно-русыми волосами. В анемичной физиономии парня есть что-то неуловимо отталкивающее, во всяком случае, отдать ценные вещи ему на хранение я не рискнул бы ни при каких обстоятельствах. Легко представить себе, чем занимаются подобные типы в свободное от регистрационной стойки время: компьютерное мочилово первого уровня сложности, бесконечное пиво и пейнтбол по выходным.

– Анук Кутарба. Мне нужна Анук Кутарба, – говорю я парню, ни на что, впрочем, не надеясь.

Портье нехотя кивает и, не переставая зевать, лезет в регистрационную книгу.

– Нет. Анук Кутарба у нас не останавливалась, – изрекает он.

Сволочь.

Лицо парня освещает такая же бледная, как и его физиономия, улыбка. Ах ты, сволочь! Ты, похоже, рад, что я не нашел ту, которую искал. Подобную радость тебе может доставить лишь переход на второй уровень в какой-нибудь навороченной стрелялке, снов ты тоже не видишь, никаких, даже кошмары избегают тебя. Боятся, как черт ладана, сволочь.

– Что-нибудь еще, мсье?

– Да, – я не намерен сдаваться, поездка на лиссабонском фуникулере должна завершиться хоть чем-нибудь.

– Слушаю.

– Японка. Японка из двенадцатого номера. Ее зовут О-Сими. Мадемуазель О-Сими.

К лицу парня неожиданно приливает кровь, даже волосы его начинают отсвечивать красным, я явственно вижу заляпанные кармином пряди.

– Она ушла. – Парень смотрит на меня почти с ненавистью, если бы О-Сими одолжила ему провезенный контрабандой самурайский меч, он разрубил бы меня пополам. – Она ушла. Ее нет.

– Вы уверены?

– Ключ на месте, – на стойку с ключами он даже не смотрит.

– Вы уверены?

Мне нравится злить его. Тайного воздыхателя О-Сими, любителя суши, фильмов Китано в долби-стерео и ролевой игры-симулятора «Атака на Пёрл-Харбор», где из всех предлагаемых персонажей он всегда выбирает японского летчика-камикадзе. Мне нравится злить его. И еще – насчет пейнтбола по выходным я поторопился. Такого вряд ли увлечет бездумное беганье по полигону и пальба шариками в закамуфлированные торсы противников. Черная майка не первой свежести, с белесыми разводами под мышками выглядит почти концептуально, особенно в сочетании с тремя вытатуированными на левом плече иероглифами, тоже мне, самурай хренов. Не пейнтбол по выходным – брошюрки о все тех же самураях – под подушкой, во все остальные дни недели. Что-то вроде «Харакири: притворись его знатоком». При его феерической работе цепного пса у стойки он накопит на билет до Токио года этак через полтора, учитывая расходы на пансион с одноразовым питанием и посещение священной горы Фудзи. Трех дней в пансионе и одного посещения Фудзи окажется вполне достаточно, чтобы понять: Япония – совсем не такая, какой ее описывают в брошюрках, а Пять Запретов, Пять Постоянств и Шесть Гениев никого уже не волнуют. И всю оставшуюся жизнь этот потный сосунок будет проклинать Страну восходящего солнца, не оправдавшую его допотопно-самурайские ожидания…. Господи, как же мне нравится злить его!..

– …Ключ на месте.

– Вы уверены?

– Я уверен.

– Можно оставить ей записку?

– Да, конечно, – после секундного замешательства скромный портье берет верх над летчиком-камикадзе. – Оставляйте.

В мои планы вовсе не входило оставлять записку О-Сими; час, проведенный на речном кораблике, слишком неубедительный повод для знакомства, но уж очень мне не нравится тип за стойкой.

– У вас не будет бумаги? – Я уверен, что никакой бумаги портье мне не даст.

– Да, конечно. Ручка вам нужна?

– Да. Спасибо.

Под тяжелым взглядом портье я наскоро набрасываю записку, складываю ее вчетверо и оставляю на стойке. Оставаться в «Ламартин Опера» дальше бессмысленно. Но эти иероглифы на плече сосунка-портье… Мне не нужно даже притворяться их знатоком, чтобы понять красно-фиолетовый торжествующий смысл: «Ну что, выкусил?..»

– Скажите, какое сегодня число?

– Сегодня? – вопрос застает портье врасплох. «Пятый день пятого месяца по лунному календарю» извиваются иероглифы, и парню стоит большого труда держать их в узде. – С утра было пятнадцатое мая. А что?

– Ясно. Еще раз спасибо. Я могу подождать мадемуазель О-Сими? – неожиданно говорю я.

– Можете. Только, боюсь, вам придется ждать до вечера. Раньше шести-семи она не появится.

– Вы, я смотрю, хорошо осведомлены…