— Это ужасно — радоваться чему-то, связанному со смертью, — сказала Аня рассудительно. — Но хотя мне очень жаль бедного мистера Кейса, я рада, что дети останутся у нас.

— А я очень довольна, что появятся деньги, — заметила Марилла практично. — Я с самого начала была не прочь оставить Дору и Дэви у себя, но не знала, сумею ли свести концы с концами, особенно когда дети подрастут. Арендной платы, которую мы получаем за землю, едва хватает, чтобы содержать дом, а я твердо решила, что ни цента из твоего жалованья не пойдет на них. Ты и так делаешь для них очень много… Эта новая шляпа, которую ты купила Доре, была ей нужна не больше, чем кошке второй хвост… Но теперь гора с плеч — они обеспечены.

Дэви и Дора пришли в восторг, узнав, что остаются в Зеленых Мезонинах «навсегда». Смерть дяди, которого они никогда не видели, не могла омрачить их радость. Однако у Доры все же были некоторые опасения.

— Дядю Ричарда похоронили? — шепотом спросила она у Ани.

— Да, дорогая, конечно.

— Он… он… не такой, как дядя Мирабел Коттон, нет? — прозвучал еще более взволнованный шепот. — Он не будет ходить вокруг дома, не будет, Аня?

— Я собираюсь пойти сегодня в Приют Эха, — сказала Аня однажды в пятницу, вернувшись из школы.

— Похоже, будет снег, — предостерегла Марилла.

— Я доберусь туда прежде, чем он начнется, и останусь там на ночь. Диана не может пойти вместе со мной, у нее гости, а я уверена, что мисс Лаванда будет ждать меня сегодня вечером. Уже две недели, как я не заходила к ней.

С того памятного октябрьского дня Аня уже не раз побывала в Приюте Эха. Иногда они с Дианой ездили туда в кабриолете по дороге, иногда ходили пешком по тропинке прямо через лес. Когда Диана не могла сопровождать ее, Аня ходила одна. Между ней и мисс Лавандой завязалась та сердечная и благотворная дружба, которая может существовать только между женщиной, сохранившей в душе свежесть юности, и девушкой, чье воображение и интуиция способны заменить жизненный опыт. Аня наконец нашла самую что ни на есть "родственную душу", а в уединение заполненной лишь мечтами жизни мисс Лаванды, "забывшей мир и забытой миром", Аня и Диана внесли атмосферу бодрости, юности и реальности. Шарлотта Четвертая всегда приветствовала их самой широкой из своих улыбок — а все улыбки Шарлотты были невероятно широкими — и радовалась им не только потому, что их любила ее обожаемая хозяйка, но и потому, что они нравились ей самой. Никогда прежде не царило в маленьком каменном домике такое "бурное веселье", какое царило там в эту чудную долгую осень, когда ноябрь казался вновь наступившим октябрем, и даже декабрь ярким блеском солнца и утренней дымкой пытался подражать июню.

Но в этот день декабрь, словно вспомнив, что по всем правилам на дворе должна стоять зима, вдруг сделался задумчив и печален и окутал мир безветренной тишиной, предвещавшей снегопад. И все же прогулка через огромный серый лабиринт буковых лесов доставляла Ане огромное удовольствие. Она не чувствовала себя одинокой; воображение создавало ей веселых спутников, и она оживленно вела с ними воображаемый разговор, который был и остроумнее, и приятнее, чем обычно бывают разговоры в настоящей жизни, где люди так часто самым плачевным образом оказываются неспособны беседовать с нами на уровне наших требований. Но в воображаемом кругу тонких и глубоких умов каждый говорит именно то, что нам хотелось бы услышать, и это дает нам возможность сказать именно то, что нам хотелось бы сказать. В сопровождении этой невидимой компании Аня прошла через лес и вступила на тропинку, ведущую к каменному домику, как раз тогда, когда крупные пушистые хлопья снега начали медленно и тихо опускаться на землю.

На первом же повороте под высокой развесистой елью она увидела мисс Лаванду. На ней было теплое темно-красное платье, а голову и плечи окутывала серебристо-серая шелковая шаль.

— Вы похожи на королеву фей этого елового леса! — весело воскликнула Аня.

— Я знала, что ты придешь сегодня, Аня, — сказала мисс Лаванда, бросаясь ей навстречу. — И я вдвойне рада твоему приходу, потому что осталась сегодня совсем одна. У Шарлотты Четвертой заболела мать, и ей пришлось пойти домой. Мне было бы очень одиноко, если бы ты не пришла… Мечты и эхо не всегда могут заменить общество людей. Ах, Аня, какая ты хорошенькая, — добавила она неожиданно, глядя вверх на высокую стройную девушку с чуть порозовевшими от прогулки щеками. — Какая хорошенькая и какая юная! Семнадцать — это так чудесно, правда? Я тебе завидую, — заключила она чистосердечно.

— Но и вашему сердцу никак не больше семнадцати, — улыбнулась Аня.

— Нет, я старая… или, скорее, среднего возраста, что гораздо хуже, — вздохнула мисс Лаванда. — Иногда мне удается вообразить, что это не так, но потом я снова осознаю печальную истину, с которой не могу примириться, как, впрочем, большинство женщин. Все во мне восстает и негодует с тех самых пор, когда я заметила свой первый седой волос. Нет, Аня, не смотри на меня так, будто пытаешься понять и посочувствовать. В семнадцать этого не понять… И я сейчас же воображу, что мне тоже семнадцать! Это нетрудно, когда ты рядом. Ты всегда приносишь с собой юность, словно волшебный дар. Мы замечательно проведем время. Сначала чаю… что ты хочешь к чаю? Будет все, что ты захочешь. Придумай что-нибудь вкусное, пусть даже и неудобоваримое.

В этот вечер в каменном домике было шумно и весело. Здесь готовили самые невероятные лакомства, пировали, шалили, смеялись и фантазировали — сущая правда, что хозяйка и гостья вели себя отнюдь не так, как пристало даме, облеченной достоинством сорокапятилетнего возраста, и степенной, солидной школьной учительнице.

Наконец, утомясь, они сели на ковре перед камином в гостиной, освещенной лишь мягкими отблесками пламени и наполненной восхитительным ароматом розовых лепестков, лежавших в открытой коробочке на каминной полке. За окном вздыхал и стонал поднявшийся к ночи ветер. Снег мягко и глухо ударял в оконные стекла, как будто сотни духов бури стучались в дом, прося приюта.

— Как я рада, что ты со мной, Аня, — сказала мисс Лаванда, покусывая конфетку, — без тебя мне было бы грустно… очень грустно… невыносимо грустно. Мечты и игры «понарошку» хороши днем и при солнечном свете, но когда темно, а за окном метель, они не могут принести человеку удовлетворение. В такие минуты ему хочется не мечты, а действительности. Но ты не знаешь этого — в семнадцать этого не знают. В семнадцать мечты дают удовлетворение, так как ты уверен, что они сбудутся. Когда мне было семнадцать, Аня, я и не подозревала, что в сорок пять окажусь седой старой девой, чья жизнь не заполнена ничем, кроме фантазий.

— Но вас никак не назовешь старой девой, — возразила Аня, улыбаясь и глядя в печальные темные глаза мисс Лаванды. — Старыми девами родятся… ими не становятся.

— Одни родятся старыми девами, другие добиваются этого положения сами, а третьим оно навязано, — усмехнулась мисс Лаванда.

— Тогда вы из тех, которые его добились, — засмеялась Аня, — и сделали это с таким изяществом, что если бы все старые девы были похожи на вас, то скоро вошли бы в моду.

— Да, я стараюсь делать все как можно лучше, — сказала мисс Лаванда задумчиво, — и раз уж моим жизненным уделом оказалось остаться незамужней, я решила представить миру образец очень милой старой девы. Но так как я иду своим путем и отказываюсь следовать установившейся традиции, люди называют меня странной… Аня, тебе кто-нибудь рассказывал обо мне и Стивене Ирвинге?

— Да, — ответила Аня откровенно, — я слышала, что вы когда-то были помолвлены.

— Это было двадцать пять лет назад… целую жизнь назад. Той весной мы должны были пожениться. У меня уже было готово подвенечное платье, хотя никто, кроме мамы и Стивена, об этом не знал… Можно сказать, что мы с ним были помолвлены почти всю жизнь. В детстве он часто приходил к нам в гости со своей матерью, и однажды — ему было девять лет, а мне шесть — он позвал меня в сад и сказал, что твердо намерен жениться на мне, когда вырастет. Помню, что я ответила: «Спасибо», а когда он ушел, сказала моей маме очень серьезно, что камень свалился у меня с души, так как теперь мне уже не грозит остаться старой девой. Как смеялась тогда бедная мама!