Это был он! Ах, какая мука знать, что он так близок и чувствовать, что он так далек! «И все-таки у его груди я когда-то спала, в его объятиях стала женщиной. В Кандии, зная, кто я, он держал меня за плечи и говорил со мной с чарующей нежностью. Но в Кандии я была другой, не такой, как сейчас. Как могла я противиться злу, которое причинила мне жизнь.., которое причинил мне король? Он обвиняет меня в том, что я будто бы стала королевской любовницей и под этим предлогом презирает и отвергает меня. А между тем, когда я боролась против короля, он обнимал других женщин! Я помню, какая слава шла о нем в Средиземноморье. Он не очень-то тосковал обо мне. А теперь я ему мешаю. Он тоже предпочел бы, чтоб я умерла на самом деле, когда в пустыне меня укусила змея. Но я не хотела умирать! Не больше чем он! Так что в этом мы похожи. И мы были мужем и женой. Соединенными навсегда „в счастье и в горестях“, хотя нам и пришлось расстаться. Нет, невозможно, чтобы все это ушло без следа, чтобы наша любовь не возродилась, раз мы оба живы».

У нее начали болеть глаза — так пристально она на него смотрела.

Каждое его движение настолько волновало ее, что она вся дрожала.

— Вы так трете белье, что даже взбили пену, — пробурчала госпожа Каррер, делившая с ней лохань. — Можно подумать, что у нас есть мыло!

Анжелика ее не слышала.

Она смотрела, как он поднимает секстант, поворачивает закрытое маской лицо к горизонту и что-то говорит боцману. Вот он повернулся, опять подошел к женщинам и, метя палубу пером шляпы, поклонился им с таким изяществом, словно перед ним были придворные дамы. Он обратился к Абигель, но они стояли слишком далеко, чтобы Анжелика могла разобрать, о чем они говорят. К тому же их слова относил ветер.

Он неотрывно смотрел в глаза Абигель, и та покраснела от непривычного для нее мужского внимания.

«Если он ее коснется, я закричу», — подумала Анжелика.

Рескатор взял Абигель за руку, и Анжелика вздрогнула, будто это она ощутила его прикосновение.

Он повел Абигель на нос корабля и начал что-то показывать ей вдали, какую-то далекую белую полоску, сияющую в лучах солнца. Это были льды, о которых все уже успели забыть из-за неожиданно пришедшего тепла.

Потом, непринужденно облокотившись на перила, он с улыбкой на губах (они нисколько не изменились, остались такими же красивыми) стал внимательно слушать свою собеседницу.

Анжелика представила себе, как сейчас должна себя чувствовать Абигель. Поначалу напуганная знаками внимания со стороны столь грозной особы, она понемногу успокоится и поддастся обаянию его ума. Ободренная тем, что ее понимают, увлеченная разговором, побуждаемая обнаружить все лучшее, что в ней есть, она оживится, и сразу станет заметно, какой ясной, умной красотой отмечено ее нежное лицо, что в другое время не всегда разглядишь из-за ее чересчур строгого воспитания. Она будет говорить замечательно, будет высказывать тонкие суждения и в устремленном на нее взгляде прочтет полное одобрение.

Простая беседа с ним запечатлеется в ее памяти так, будто эти несколько минут она прожила в ином мире, совершенно непохожем на мир ее единоверцев.

Вот так этот обольститель безошибочно находит путь к женским сердцам.

«Но только не к моему! — злилась Анжелика. — Он нисколько не утруждает себя старанием понравиться мне — скорее, наоборот».

Так же безошибочно, как он умел очаровывать, он сумел уязвить ее в самое сердце.

«Чего он добивается, у меня на глазах околдовывая Абигель? Хочет вызвать у меня ревность? Продемонстрировать мне свое безразличие? Дать понять, что, по его мнению, мы оба свободны? И почему именно Абигель?.. Должно быть, он считает себя выше всех законов, и человеческих и божеских. Выходит, узы брака для него ничто. Ну ничего, я заставлю его понять, что законы все-таки существуют и что для него они писаны тоже. Я его жена и ею останусь. Я его не отдам…»

— Не колотите так сильно вальком, — снова заговорила госпожа Каррер, стиравшая в той же лохани и в той же скупо налитой воде. — Вы истреплете белье. А мы не скоро сможем купить другое.

Неужели он думает, что она попадется на эти его грубые уловки и предоставит ему удобный случай отыграться, свести с нею счеты? Она жила при дворе, в этом змеином гнезде, но и там не дала втянуть себя в гнусные интриги придворных. Не поддастся она и теперь, хотя он сумел сделать ей очень больно — ведь он, Жоффрей, всегда был ее вечной любовью.

Нет, она не станет цепляться за него, если он ее не желает и тем более не станет расписывать, как трудно ей жилось, о чем он, кажется, и не подозревает. Насильно мила не будешь, а пытаться вызвать в мужчине угрызения совести, чтобы тем самым вернуть любовь — это и мелко, и глупо. К чему напоминать ему, что на дно жизни она скатилась из-за него? Ведь он в то время тоже был вынужден защищать свою жизнь. И ей неведомо, какие ужасы он при этом испытал. О них знает он один. Если она его по-настоящему любит, она не станет добавлять к его прежним страданиям новые.

Твердо решив, что не даст свести себя с ума, Анжелика старалась обуздать самые бурные из охвативших ее чувств. Она не позволит себе предаваться ни надеждам, ни унынию, ни возмущению. В ней не должно быть места ничему, кроме спокойствия и терпения.

Она словно друга полюбила старину «Голдсборо» за то, что он помогал им не удаляться друг от друга. Поскрипывающее суденышко, такое одинокое в свинцовых водах океана, соединяло их и удерживало от непоправимых поступков.

Ей хотелось, чтобы их плавание никогда не кончалось.

Рескатор простился с Абигель и ушел с бака, спустившись по трапу у правого борта.

Госпожа Каррер подтолкнула Анжелику локтем и, нагнувшись к ней поближе, прошептала:

— Я с шестнадцати лет мечтала, чтобы какой-нибудь пират вроде этого похитил меня и увез по морю куда-нибудь на чудесный остров.

— Вы? — проговорила ошеломленная Анжелика.

Жена адвоката весело подмигнула. Это была похожая, на черную муравьиху женщина, очень деятельная и абсолютно непривлекательная. Ее сшитый по моде провинции Ангумуа чепец, всегда туго накрахмаленный, был до того высок, что казалось, вот-вот раздавит ее хрупкое тело. Однако на самом деле Марселла Каррер была женщина крепкая и произвела на свет одиннадцать детей. Блеснув глазами за стеклами очков, она подтвердила:

— Да, я. Что поделаешь, у меня всегда было живое воображение! Я и сейчас иногда вспоминаю об этом пирате из моих грез. Представляете, что со мной было, когда я увидела точно такого же живьем, да еще в нескольких шагах от себя! И посмотрите, как богато он одет! И потом эта маска — меня от нее прямо в дрожь бросает.

— А я, красавицы мои, скажу вам, откуда он, — провещала госпожа Маниго таким тоном, каким объявляют важные известия. — Не в обиду госпоже Анжелике будь сказано, но я думаю, уж не знаю ли я о нем больше, чем она.

— Это бы меня весьма удивило, — сквозь зубы бросила Анжелика.

— Так говорите же, что вы знаете, — защебетали дамы, тут же подойдя поближе. — Он испанец? Итальянец? Турок?

— Ничего подобного. Он из наших краев, — изрекла кумушка с торжествующим видом.

— Из наших краев? Из Ла-Рошели?

— Разве я сказала — из Ла-Рошели? — Госпожа Маниго пожала своими широкими мясистыми плечами. — Я сказала, что он из наших краев — это значит, оттуда же, откуда и я.

— Из Ангулема? — хором воскликнули ларошельские дамы в порыве возмущения и недоверия.

— Не совсем, немного южнее. Из Тарба.., или из Тулузы, да, скорее всего из Тулузы, — добавила она нехотя. — Но все равно он дворянин из Аквитании, гасконец, — пробормотала она с гордостью, и ее заплывшие жиром глазки победоносно сверкнули.

У Анжелики перехватило горло. Она готова была расцеловать толстуху, но сдержалась, сказав себе, что с ее стороны глупо так расчувствоваться из-за вещей, которые того не стоят. Какой прок от воспоминаний здесь, на краю Моря Тьмы, где холодными вечерами по небу разливается играющее всеми цветами радуги сияние… Воспоминания — как засушенные цветы с частицами родимой земли на корнях, которые каждый носит у сердца.