— Очень хочется пить, — сказал он.

— Могу предложить рюмку шарантской водки, мой друг, — с горькой усмешкой пошутила его супруга.

Намек на былой комфорт на родной земле вызвал в памяти янтарную пиратскую водку, зрелые гроздья винограда на стенах Коньяка. Сейчас в горле жгло от морской соли, а кожа у всех была скользкой, как у сельди в бочке.

— Скоро мы пристанем к берегу. Там должны быть родники, тогда и напьемся.

Слова Ле Галля вызвали вздохи надежды.

Анжелика держалась в стороне. Как только дела шли лучше, на нее переставали обращать внимание, но если что-то разлаживалось, все начинали умолять ее что-нибудь сделать. Пожав плечами, она подумала, что и к такому отношению можно привыкнуть.

В зыбком полуденном свете внимание Анжелики привлекли голоса Маниго и Никола Перро, стоящих невдалеке на палубе.

— Мы хотим спустить шлюп, чтобы разведать берег, — сказал канадец.

— А где мы сейчас?

— Я знаю столько же, сколько и вы, не больше. Но могу поручиться, что берег рядом. Было бы сумасшествием причаливать, не найдя надежный проход. Я не сомневаюсь, что удастся найти залив или бухточку для укрытия корабля, но войти туда надо так, чтобы не разбиться о скалы. А теперь послушайте…

Сдвинув набок свою меховую шапку, он приложил руку к уху и нагнул голову, как бы улавливая далекий шум, воспринимаемый только им.

— Слушайте!

— Но что?

— Шум волн, ударяющихся о скалы. Они образуют гряду, которую мы должны преодолеть.

Все напрягли слух, но признались, что не слышат ничего, кроме стука волн о борт корабля.

— А я слышу, — сказал Никола, — и этого достаточно.

Туман стал таким плотным, что всем, кто открывал рот, казалось, что в горло льется густая жидкость. Втянув ноздрями порцию тумана, Никола объявил:

— Земля недалеко. Я ее чувствую.

Теперь и они ощутили землю. Таинственные дуновения принесли в белую пустыню океана радостное свидетельство близости родной ЗЕМЛИ.

Берега, песок, камни, может быть, даже трава и деревья…

— Не раздумывайте слишком долго, решайтесь, — усмехнулся канадец. — Ведь здесь бывают такие приливы, что за два часа уровень воды поднимается на сто двадцать футов.

— Сто двадцать футов? Вы смеетесь! Такого быть не может!

— Можете не верить, воля ваша. Но главное, не пропустить час прохода. В противном случае советую вам прыгнуть в воду до того, как ваша скорлупа сядет брюхом на камни. Это самый скалистый берег в мире, говорят, другого такого нет нигде. Да разве вы можете понять все это, после вашей маленькой Ла-Рошели с ее жалким двенадцатифутовым приливом!

Он говорил с полузакрытыми глазами и, казалось, посмеивался над ними.

На носу послышался лязг якорной цепи.

— Я не отдавал приказа! — закричал Маниго.

— Иначе нельзя, патрон, — откликнулся Ле Галль. — Земля и впрямь близко… А вот на каком точно расстоянии в таком тумане на глазок не определить…

Подошел матрос и доложил, что якорь коснулся дна на глубине сорока футов.

— Как раз вовремя!

— Теперь никуда не денешься, — повторил Ле Галль. — Придется во всем слушаться их.

Он показал движением подбородка на Никола Перро и матросов Рескатора, которые готовили шлюп.

Как только набежала высокая волна, они опустили его на воду, а затем спрыгнули сами. Маниго и Берн нерешительно переглядывались, боясь снова остаться в дураках.

— Подождите! — закричал судовладелец. — Я должен переговорить с Рескатором.

Глаза канадца стали жесткими, как свинцовая пуля. Его рука тяжело опустилась на плечо Маниго.

— Бойтесь ошибиться, приятель. Вы забываете, что все боеприпасы — хотя их немного — которые есть у нас в трюмах, предназначены именно вам, так же, как и ваши предназначены нам. Вы захотели войну, вы ее получили. Но помните, если вы потеряете свое превосходство, не ждите от нас пощады.

Перешагнув через поручни, он соскользнул по тросу в шлюп, качавшийся на пенистых волнах темно-фиолетового в дымке тумана моря. После нескольких гребков он скрылся из виду, и только связывавший его с кораблем трос продолжал разматываться, как нить Ариадны.

Эриксон остался на борту. Он готовился выполнить необходимый маневр, не обращая внимания на окружавших его презренных пассажиров-протестантов, этих пресноводных моряков, которые снюхались с испанским отребьем, чтобы отнять у него «его» палубу. По его свистку десять матросов встали у кабестана.

Трос быстро разматывался, таща за собой канат в руку толщиной, который, как змея, впивался в плоть тумана. Раскрутившись почти до конца, кабестан остановился. Трос натянулся и задрожал в тумане, как огромная змея — шлюп пристал к берегу.

— Сейчас они закрепят его в скалах, чтобы получить точку опоры, а затем подвести нас к проходу, — заметил Ле Галль.

— Как же так, ведь сейчас отлив?

— Не знаю, я тоже думал, что здесь проходит скальная гряда, через которую можно пройти только при приливе. Во всяком случае, так должно быть. Но как установить время приливов и отливов?

Не верилось, что их бедствиям приходит конец.

Хриплым голосом Эриксон подал сигнал вахте у кабестана, и матросы принялись изо всех сил подтягивать трос. Чуть раньше он скомандовал поднять якорь, и теперь «Голдсборо» плавно скользил по волнам, словно подчиняясь чьей-то невидимой руке.

Матросы дружно ухали в такт кабестану, лица их были покрыты потом, несмотря на сильный холод. Натянутый трос дрожал так, что казалось, он вот-вот лопнет.

Ле Галль первый увидел и молча показал Маниго на темные гребешки рифов в кружевах пены, едва различимые в тумане. Они со всех сторон подступали к кораблю.

Между тем «Голдсборо» продолжал, как в волшебном сне, плавно двигаться вперед по узкому и глубокому проходу. Каждый миг мог раздаться удар, зловещий треск, страшный возглас: «Тонем!» Тем не менее, корабль шел совершенно спокойно, и только туман становился все плотнее, так что люди на палубе уже почти не видели друг друга. Внезапно их как бы подняло высоко вверх, затем опустило так мягко, что лишь некоторые почувствовала легкий толчок. Выйдя из крена, «Голдсборо» выпрямился и закачался на ласковых волнах.

— Прошли рифы! — победоносно произнес Ле Галль.

Вздох облегчения вырвался из груди друзей и врагов, всех, собравшихся на палубе.

Раздалась резкая команда Эриксона, лязгнула опущенная цепь. Снова встав на якорь, «Голдсборо» еще безмятежнее закачался на волнах. Все ждали, что сейчас послышится плеск весел возвращающегося шлюпа.

Этого не произошло, и тогда Ле Галль несколько раз прокричал в рупор, а затем приказал звонить в колокол. И тут Маниго, которого осенила внезапная идея, подошел к кабестану и потянул за трос. Трос легко поддался и повис у него в руках.

— Оборвался трос!

— А может, его обрубили?

К ним подошел матрос-гугенот с острова Св. Маврикия, который все это время находился у кабестана.

— Это случилось в тот самый момент, когда мы проходили рифы. На шлюпе поняли, что нас может увести на скалы, и выполнили этот красивый маневр. Теперь мы в безопасности.

Вытащив провисший трос, они убедились, что он действительно разрублен топором.

— Да. Трос у них уже кончался. Красивый маневр! — повторил восхищенный матрос. Все повторили:

— Да, замечательный маневр, и у совсем незнакомых берегов.

Вдруг Маниго осенило новое подозрение:

— Но кто стоял у кормового весла, когда мы проходили между скал? Ведь Эриксон был рядом с нами.

Они пошли на корму. Анжелика последовала за ними. Ей хотелось бы предвидеть и встретить лицом к лицу любую из затаенных опасностей, которые она ощущала повсюду. Стихия им больше не угрожала, но успокоения не было. Человеческая солидарность, возникшая в борьбе с морем, исчезла. Между протестантами и Жоффреем де Пейраком начиналась новая, решающая партия.

На корме все увидели тело испанца — самого никудышного человека из всех бунтовщиков, чья никчемная жизнь была прервана ударом кинжала в спину…