Его тело, полностью обнаженное и похожее на великолепную бронзовую статую, дрожало, мышцы судорожно подергивались. Между его напряженными, упертыми в пол руками болтался висящий на шее маленький кожаный мешочек с амулетами. Эти могучие руки были словно две несокрушимые черные колонны, стоящие на страже захваченной им добычи.
Он казался огромным, настоящим великаном, все мускулы его тела вздулись от сладострастия. При каждом движении на его мокрой от обильного пота спине словно извивались поблескивающие золотые змейки.
Губы мавра были полуоткрыты, колдовской речитатив становился все быстрее, настойчивее, истеричнее…
— Абдулла!
Дьявольское пение оборвалось.
Глухой голос господина вырвал одержимого из транса.
— Абдулла!
Мавр вздрогнул, как вздрагивает дерево от удара топора. И вдруг с ревом, с пеной у рта, с загоревшимися глазами вскочил и сорвал со стены кривую турецкую саблю.
Анжелика пронзительно закричала. Ей показалось, что сабля просвистела в дюйме от головы Жоффрея де Пейрака. Тот мгновенно пригнулся. Смертоносный клинок опять едва не поразил его, но он увернулся и крепко обхватил одержимого за туловище, говоря с ним по-арабски и пытаясь образумить. Однако мавр, похоже, одолевал его. Исступление, порожденное не нашедшей утоления похотью, придало ему невероятную силу.
На помощь графу бросился Никола Перро, и в тесной каморке началась яростная борьба. Кто в ней победит, было неясно.
Кто-то задел свисающую с потолка масляную лампу, она накренилась, и горячее масло вылилось прямо на плечо Абдуллы. Он завопил от боли — и вдруг опомнился.
Неистовая страсть, превратившая его в жреца, вершащего вечный обряд, отхлынула. Он снова был простым смертным, провинившимся слугой и растерянно оглядывался, вращая глазами. Вот тело его задрожало, и он медленно, словно придавленный тяжестью руки хозяина, опустился на колени. Еще миг — и он простерся ниц, уткнувшись лбом в скрещенные руки и заговорил, хрипло и скорбно, заранее признавая, что заслужил смерть.
Анжелика склонилась над Бертиль. Следов насилия не было — девушка просто лишилась чувств от страха. Может быть, мавр, со своей медвежьей силой немного придушил ее, когда, зажимая ей рот рукой, чтобы заглушить крики, тащил в самый нижний отсек корабля.
Анжелика приподняла Бертиль, слегка встряхнула и проворно поправила ее корсаж и юбку. Однако проделала она это все же недостаточно быстро, ибо мэтр Мерсело успел разглядеть, в каком беспорядке была одежда его дочери и сделал из этого соответствующий вывод.
— Какой ужас! Какой позор! — вскричал он. — Моя дочь, мое дитя! О, Господи!
Он упал перед Бертиль на колени, прижал ее к груди, в отчаянии повторяя ее имя, потом вскочил, бросился на распростертого мавра и принялся пинать его ногами. Тут ему в глаза бросилась валяющаяся на ковре сабля, и прежде чем кто-либо понял, что у него на уме, он схватил ее и занес для удара.
Жоффрей де Пейрак еще раз остановил смертоносную сталь, успев в последнюю секунду перехватить руку Мерсело. Ему, Никола Перро и индейцу пришлось напрячь все силы, чтобы утихомирить оскорбленного отца. В конце концов Мерсело уронил саблю и перестал вырываться.
— Будь проклят тот день, когда мы ступили на этот корабль, — пробормотал он, глядя перед собой блуждающим взором. — Клянусь, я убью этого негодяя собственными руками!
— Я единственный после Бога хозяин на этом корабле, — сурово ответил Рескатор. — И я один имею право вершить здесь правосудие.
— Вас я тоже убью, — сказал мертвенно-бледный Мерсело. — Теперь мы знаем, кто вы такой — бандит, гнусный торговец людьми. Вы не постесняетесь отдать наших жен и дочерей своей команде, а нас, уважаемых граждан Ла-Рошели, продать как рабов. Но мы сорвем ваши планы…
В наступившей после этих слов гнетущей тишине стало слышно, как тяжело он дышит. Жоффрей де Пейрак по-прежнему стоял между разъяренным гугенотом и распростертым на полу стонущим мавром. Внезапно он улыбнулся своей странной, кривой улыбкой, которая искажала его изрезанное шрамами лицо и придавала ему вид прямо-таки устрашающий.
— Я понимаю ваши чувства, мэтр Мерсело, — сказал он спокойно. — И сожалею об этом инциденте…
— Для вас это просто инцидент! — задыхаясь от ярости, произнес бумагопромышленник. — Моя дочь обесчещена! Мою бедную девочку мучили и…
Он сгорбился и, закрыв лицо руками, всхлипнул.
— Мэтр Мерсело, умоляю, выслушайте нас, погодите отчаиваться, — сказала Анжелика. — Благодарение небу, мы пришли вовремя. Бертиль отделалась всего лишь испугом. И этот урок научит ее вести себя впредь более благоразумно.
Но Мерсело, казалось, не слышал обращенных к нему слов. Никола Перро и индеец продолжали держать его и все не решались отпустить, боясь, как бы он опять не начал буйствовать. Наконец Бертиль пришла в себя, и он овладел собой.
— Отец! Отец! — закричала она.
Мерсело бросился к ней и начал ее успокаивать.
Возвращение Бертиль вызвало всеобщее возбуждение и растерянность.
Пока ее отец и индеец несли ее на руках, она то слабо стонала, точно умирающая, то начинала истерически кричать. Ее уложили на неудобное ложе из покрытой плащами соломы. Она отталкивала от себя мать, но непонятно почему цеплялась за Анжелику, и той пришлось сесть у ее изголовья и слушать сразу же посыпавшиеся вопросы, восклицания и рассказы о случившемся, уснащаемые самыми невероятными подробностями.
— Ваши предчувствия были верны, Маниго, — говорил раздавленный горем Мерсело. — И мое бедное дитя стало их первой жертвой…
— Предчувствия! — повторил за ним Маниго. — Вы хотите сказать: уверенность, мой бедный друг. То, что Ле Галль сумел узнать о замыслах этих преступников, не оставляет сомнений в том, каковы их истинные намерения. Все мы пленники, и участь наша будет ужасна…
Женщины заплакали. Бертиль завопила еще громче, отбиваясь от невидимого врага.
— Хватит доводить нас всех до истерики! — крикнула Анжелика.
Она схватила Мерсело за воротник и безо всякого почтения хорошенько его встряхнула.
— Сколько раз вам нужно повторять, что с Бертиль не случилось ничего страшного! Она так же невинна, как и в день своего рождения. Вам что, надо подробно растолковывать, как обстояло дело, когда мы пришли и вмешались, — раз уж вы, как видно, не способны понять с полуслова и успокоить вашу жену и дочь?
Мэтр Мерсело примолк. Когда Анжелика сильно гневалась, в ней появлялось что-то такое, от чего мужчины робели вступать с нею в спор. Вместо Мерсело заговорил адвокат Каррер.
— Вы сами признаете, что вмешались как раз вовремя, — заметил он с усмешкой. Иными словами, вмешайся вы чуть позднее, и бедное дитя…
— «Бедное дитя» сделало все, чтобы навлечь на себя эту неприятность.., и она это прекрасно знает, — сказала Анжелика, посмотрев на вошедшую в роль жертвы Бертиль. Та вдруг перестала рыдать и заметно смутилась.
— Уж не хотите ли вы обвинить мою дочь в том, что она поощряла гнусные поползновения этого мавра? — ощетинилась госпожа Мерсело.
— Вот именно. Я даже сделала Бертиль выговор. Ее подружки были рядом и могут подтвердить.
— Это правда, — робко сказала Рашель.
— Ах, конечно, ведь у вас так хорошо получается учить нравственности других.
Сказано это было самым ядовитым тоном, но Анжелика решила не отвечать тем же. Надо быть снисходительной — ведь этим людям есть от чего потерять голову.
— Совершенно верно. Только имея жизненный опыт, можно правильно судить, прилично или неприлично ведет себя девушка. У вас нет оснований обвинять всю команду и капитана в том, что они замыслили дурное.
В толпе гугенотов раздался ропот. К Анжелике, тяжело ступая, подошел Маниго.
— Кого вы защищаете, госпожа Анжелика? — спросил он холодно. — Шайку бандитов, сборище гнусных распутников? Или — того хуже — их капитана? Этого подозрительного субъекта, которому вы нас предали?
Анжелика не верила своим ушам. Он что, с ума сошел? Лица стоящих рядом с ним мужчин выражали такую же суровость и непримиримость. В тусклом свете фонарей была особенно заметна каменная неподвижность их взглядов под насупленными бровями, взглядов непреклонных судей, требующих ее, Анжелику, к ответу. Она поискала глазами Берна и увидела, что он тоже стоит в толпе и смотрит на нее так же холодно и недоверчиво, как и остальные.
