Анжелику пригласили занять место в большой шлюпке. Туда же сели пленники, а также пастор Бокер, Абигель, мадам Маниго с дочерьми, мадам Мерсело и Бертиль, мадам Каррер и часть ее выводка.

Жоффрей де Пейрак спрыгнул в шлюпку последним, встал на носу и предложил пастору занять место рядом с собой.

Остальные пассажиры уселись в три лодки, которыми управляли матросы.

Никто даже не оглянулся на покачивающийся «Голдсборо», лишенный мачт. Все смотрели только на берег.

За шлюпками следовала целая флотилия индейских пирог, откуда раздавалось глухое, ритмичное пение в такт волнам. Протяжный, заунывный напев придавал этой минуте торжественность, которую ощущали все. После долгих мучительных дней, проведенных между небом и водой, перед ними предстала первобытная земля.

Приблизившись, они увидели пестрое сборище на маленьком пляже, покрытом песком и ракушками нежно-розового оттенка. Скалы красного и более густого, доходящего до пурпурного, цвета выстроились в кортеж на подступах к гранитному склону, подрытому огромными соснами, которые чередовались с белыми, как кость, стволами берез и роскошными кронами величественных дубов.

Люди у подножья этих гигантов выглядели муравьями. Казалось, они выползли из-под корней. Но, приглядевшись, можно было различить крутую тропинку, ведущую к лужайке, расположенной на середине склона, на площадке, наклоненной в сторону моря. Там находилось несколько низких хижин, индейских вигвамов. Затем тропинка поднималась еще выше по гранитному хребту, и открывался вид на нечто вроде форта, целиком построенного из круглых бревен. Длинный забор высотой в десять футов из еловых стволов окружал более высокое здание с двумя квадратными башнями по бокам.

В заборе были оставлены четыре прохода, в конце которых угадывались настороженные жерла пушек.

Несмотря на признаки жизни, это необычайно красивое место казалось диким, лишенным человеческого присутствия. Особенно хороши были краски: словно покрытые лаком, яркие и в то же время богатые оттенками благодаря проходящим туманам, они создавали ощущение нереальности. Все было в совершенно ином масштабе, казалось огромным, слишком крупным, подавляющим.

Они смотрели молча. Глаза их впитывали этот край.

Шлюпка, несущаяся на гребне пенистой волны, ударилась о дно, покрытое гравием цвета крови, хорошо видным сквозь прозрачную воду, которая вдруг приобрела фиолетовый оттенок. Несколько матросов вошли в волны по пояс, чтобы вытащить лодку на берег.

Жоффрей де Пейрак, по-прежнему стоявший на носу, повернулся к пастору.

— Господин пастор, эта затерянная бухта, скрытая от глаз всего мира, всегда была убежищем для пиратов… С тех пор как в незапамятные времена здесь высадились северные мореплаватели, которые назывались викингами и поклонялись языческим богам, среди европейцев, в свою очередь искавших здесь убежища, были лишь пираты, искатели приключений, люди вне закона… К ним принадлежу и я, ибо, хотя я не склонен ни к войне, ни к преступлениям, единственный закон, которому я подчиняюсь, — мой собственный.

Я хочу сказать, господин пастор, что вы будете первым служителем Бога, Бога Авраама, Иакова и Мельхиседека, как гласят священные тексты, который высадится в этих местах и вступит во владение ими. Поэтому я хочу попросить вас, господин пастор, первым сойти на берег и повести ваших людей по этой новой земле.

Старый пастор, нисколько не ожидавший подобной просьбы, вскочил на ноги. Он крепко прижимал к груди толстую Библию — свое единственное богатство. Не ожидая помощи, с неожиданной легкостью он выпрыгнул из лодки и пересек по воде небольшое расстояние, отделявшее его от суши.

Ветер раздувал его седые волосы, так как во время плавания он потерял шляпу. Он шел, худой и черный, и пройдя немного по берегу, остановился, поднял над головой священную книгу и запел псалом. Остальные хором подхватили.

Прошло уже много дней, как они не пели во славу Господню. Их гортани, обожженные солью, их сердца, сокрушенные печалью, утратили способность к общей молитве. Собравшись вокруг пастора, они пели слабыми, нетвердыми голосами. Некоторые, сделав два-три шага, опустились на колени, будто упали. Индейцы, приплывшие на лодках, несли на руках детей. Какими бледными и жалкими по контрасту с их медной кожей выглядели эти маленькие европейцы в изношенной одежде, слишком широкой для их исхудавших тел! Дети восхищенно таращили глазенки.

А вокруг, чтобы поглазеть на вновь прибывших, собралась самая удивительная человеческая смесь, «фауна Мэна», как сказал бы Жоффрей де Пейрак. Индейцы и индианки, деревенские жители и воины в уборах из перьев, в мехах, с блестящим оружием, с разрисованными лицами, женщины с привязанными к спине младенцами, похожими на цветные коконы; затем пестрое сборище матросов, от смуглого уроженца Средиземноморья до бледного рыжеволосого северянина; коренастый Эриксон, жующий табак рядом с неаполитанцем в красном колпаке, два араба в раздуваемых ветром джеллабах; все с абордажными саблями, рапирами, тесаками. Двое или трое мужчин, бородатых, как Никола Перро, в кожаной одежде и меховых шапках, смотрели издалека, опираясь на мушкеты, тогда как солдаты маленького испанского гарнизона, в латах и касках из блестящей вороненой стали, с длинными пиками в руках, держались прямо, как на военном параде.

Командовал ими, по-видимому, худощавый идальго с необыкновенными черными усами. Анжелика его уже видела на «Голдсборо» во время абордажного боя, похоронившего все надежды протестантов. Он крепко сжимал губы и время от времени свирепо ощеривал рот. Несомненно, он, подданный Его Католического Величества, терпел все муки ада, видя, как еретики высаживаются на этих берегах.

Он показался Анжелике самым нелепым из всех. Что делал здесь этот персонаж из блестящей свиты какого-нибудь кастильского вельможи?

Она так пристально рассматривала его и его деревянных солдатиков, что чуть не споткнулась, выходя из шлюпки. Пытаясь устоять, она вдруг перестала понимать, что происходит. Все кружилось. Земля будто поднималась и ускользала у нее из-под ног. Она чуть было тоже не упала на колени.

Чья-то сильная рука поддержала ее, и она увидела рядом с собой смеющегося мужа.

— Вы отвыкли от суши. Еще несколько дней вам будет казаться, что вы на палубе корабля.

Так, держась за его руку, она вышла на берег. Пусть это был случайный жест — ей он показался добрым предзнаменованием.

Правда, мушкеты, направленные моряками с «Голдсборо» на мужчин-протестантов, предостерегали от неумеренного оптимизма.

Теперь, когда улеглось первое волнение, мужчины и их семьи с тревогой ожидали решения своей участи. Суровые к самим себе так же, как и ко всем другим, они не питали никаких надежд относительно будущего, которое было им уготовано. Должно быть, в этих краях власть закона «око за око, зуб за зуб» была еще более непререкаемой, и они не ожидали никакого милосердия от человека, который, как они не раз уже могли убедиться, был скор на расправу. Они, казалось, сами удивлялись, что все еще живы.

К Маниго и его людям приблизились индейцы и положили к их ногам снопы из связанных кукурузных початков, корзины с овощами и различные напитки в удивительных сосудах круглой и продолговатой формы, вероятно, вырезанных из очень легкого дерева, а также готовые кушанья на кусках бересты.

— Образчики того приема, который приготовил для вас великий сашем, — объяснил граф де Пейрак. — Его здесь сейчас нет, но он не замедлит появиться.

Маниго оставался напряженным.

— Что вы думаете сделать с нами? — спросил он. — Пора вам объявить о своем решении. Если нас ждет смерть, к чему вся эта комедия гостеприимства?

— Взгляните вокруг. Это не смерть, а жизнь, — сказал граф, обводя широким жестом роскошный пейзаж.

— Следует ли из этого, что вы откладываете казнь?

— В самом деле, откладываю.

Усталые, мертвенно бледные лица протестантов порозовели. Они мужественно приготовились к смерти, помня его безжалостные слова: «Око за око, зуб за зуб!»