Джесси была пуританкой из окрестностей Бостона в Массачусетсе, городе, на окрестности которого канадцы шесть лет назад совершили опустошительный рейд. Она упорно держалась за свою еретическую религию, и семья из Монреаля, которая выкупила ее у абенаков, отчаялась обратить ее в католичество Ее уже собирались отправить назад к дикарям, но ее хозяин-француз сжалился над ней и отправил ее в Квебек к мадемуазель д'Уредан.

Он знал, что она не выставляла напоказ чрезмерного стремления к обращению в католицизм. Она сможет спокойно примириться со служанкой, которая не хочет стать католичкой и которой не нужно платить, так как она пленная.

Поэтому каждый год окружающие изумлялись, видя, что Джесси-еретичка тоже готовится праздновать Рождество. Было трудно согласиться с тем, что она празднует рождение того же Младенца Иисуса, фигура которого из розового воска будет положена на солому в соборе. Поэтому в течение всего этого мессианского времени на Джесси-англичанку смотрели как на воровку ребенка и, что еще усугубляло вину, воровку божественного младенца.

Наутро Нового года в городе закричали: «Да здравствует король!», и военные отвечали салютами из мушкетов.

Был обычай в этот день дарить подарки друзьям и супругам.

Анжелика нашла в своем алькове у изголовья широкой постели нагреватель из голландского фарфора, имитирующий китайский, украшенный изображениями фруктов и цветов в синих и оранжевых тонах Внутри находилась плоская толстая свеча, которая могла служить ночником и в то же время подогревать напиток, ром или теплое вино, который приятно выпить перед сном или перед вставанием в холодное утро. Чашка была сделана из серебра, у нее были две ручки и крышка, она была украшена рельефными цветочными мотивами.

Сюзанна принесла окорок, который был закопчен в дыму кленового сока. Она привела своих детей: Пакана, Жан-Луи, Марию-Клариссу и совсем маленького, носящего громкое имя Анри-Август.

Всю неделю между Новым годом и Богоявлением все, кто был приглашен и собирался присутствовать на большом балу в день Богоявления, лихорадочно готовились к нему. Бал должен был состояться на следующий день после праздника.

Епископ хмурил брови.

Граф де Пейрак и его жена лично явились в Большую семинарию, чтобы пригласить монсеньера епископа. Его присутствие обеспечит достойный стиль развлечений. Монсеньер согласился.

Полька, или мадам Гонфарель, содержательница преуспевающей гостиницы «Корабль Франции», решительно отказалась. Ничто не могло заставить ее изменить решение, ни уговоры Анжелики, ни личный визит, который ей нанес Жоффрей де Пейрак.

Знатный вельможа и игривая дама прекрасно поняли друг друга, но Полька решения не изменила.

«Это — не мое место», — говорила она.

— Твое место в Квебеке — где угодно, и ты это прекрасно знаешь, — сказала ей Анжелика.

Но бывшая героиня Двора Чудес покачала головой. Ее место было в Париже, на другом берегу Сены, не на том, где Лувр. Это — старая Нельская башня, где скрывались бандиты и крысы.

Она осталась тверда, несмотря на все просьбы.

Явление, которое не замечал никто, кроме мадемуазель д'Уредан, а она замечала неуловимые для других глаз факты, распространялось в квебекском обществе. Это тем более трудно было заметить, что Канада не привыкла к подобным вещам, люди там были по натуре недоверчивы и мало расположены восхищаться своими соседями.

Распространилась мода быть замеченными графом де Пейраком и, в меньшей степени, графиней де Пейрак. Вызвать улыбку одного, обменяться словами с другой было достаточно для того, чтобы привести в восхищение самых пресыщенных особ.

В дамском обществе возникло соперничество — кто может привести слова или фразы, которыми обменивались в течение дня с графом де Пейраком, и самый незначительный знак внимания с его стороны давал повод для длительных дискуссий. Почему он смеялся вместе с мадам де Башуа, а не с мадам де Меркувиль и не обращал внимания на хорошенькую Беранжер-Эме, которая так старалась, чтобы он ее заметил? И, наконец, почему он наносил визиты с пышностью посланника дому Гонфарель из «Корабля Франции», в то время как столько изысканных дам готовы были принимать его в своих будуарах? Это принимало характер, который напоминал минуты напряжения среди придворных в Версале, когда король жаловал право «табурета» какой-нибудь даме, которая после этого имела честь сидеть среди избранных, в то время как остальные стояли, или знаменитое «для», написанное над дверью для приглашенных королем, когда они жили в Версале. Вся разница была в этом «для». «Для маркиза» такого-то — словечко, которое приводило в восторг самых пресыщенных дворян! Быть замеченным! Замеченным королем!

Или принцем!

Парикмахеры были довольно бездарные. Среди них не было такого, как Бине, парикмахера короля, который мог сделать дамам новые, идущие к лицу прически. В Квебеке, как и в других местах, дамы помогали друг другу, и среди них или их камеристок можно было найти мастерицу, которую, когда придет великий день, все будут вырывать друг у друга. Дельфина и Генриетта, которые причесывали Анжелику для ее въезда в Квебек, были нарасхват. По крайней мере, им осталось что-то полезное от их службы у Амбруазины. Но особой, которая имела самую громкую репутацию в этом деле, оказалась Беранжер-Эме де ла Водьер. Она любила, чтобы ее ценили и считали незаменимой, и у нее был для бала настоящий список «клиентов», которые должны были, начиная с раннего утра, пройти через ее руки. Она хотела начать с Анжелики и явилась с утра со щипцами для завивки, лентами, палочками для накручивания локонов и целым набором гребенок, щеток и шпилек.

— Боже, как я завидую вашей красоте! — вздыхала она, поправляя ей прическу. — Как я завидую также тому, что у вас такой обворожительный муж! Какой великолепный мужчина!

— Поверьте, что я разделяю ваше мнение и очень рада, что он вам нравится. Но, дорогая моя, мне кажется, что в том, что касается супруга, вам некому завидовать. Де ла Водьер, безусловно, самый красивый мужчина в городе.

— Он? — сказала Беранжер с видом сомнения, как будто она в первый раз слышала о бросающейся в глаза красоте своего молодого мужа.

— Ну, что ж, будьте уверены, я с удовольствием поменяю его на вашего.

Была ли наивность или хитрость с ее стороны, что она приходила в замок Монтиньи под вечер, так что Жоффрею приходилось ее потом сопровождать? На этот раз она не приехала в карете, и был ли это действительно случай, который постоянно приводил ее в дома, где он бывал, и почему она так часто оказывалась на улицах, где он ходил? Правда, этот город был такой тесный, такой скученный.

До этого времени она избегала дома Виль д'Аврэя, и Анжелика ее туда не приглашала.

Только стечение обстоятельств, связанных с этим балом, объединило их. Хотя Анжелика и была довольна тем, что ее хорошо причесали, она не была уверена, что Беранжер пришла, не имея никаких намерений. С первого взгляда это было трогательно — такое восхищение их супружеской парой. Все же Анжелика предпочла, чтобы она поменьше восхищалась и была более умеренна в своем восторженном поклонении графу де Пейраку.

Разве она сама была равнодушна ко вниманию, доходящему до почти религиозного любования, которое их окружало и было для них привычной средой? Потому что они были рождены не для того, чтобы идти в толпе, но для того, чтобы на них смотрели, за ними следовали.

У жителей Новой Франции были горячие сердца. Жоффрей и Анжелика де Пейрак сами были такими. Прошедшие тысячу жестоких испытаний, они любили нравиться и возбуждать любовь и не пренебрегали такой возможностью.

В начале этого года можно было даже сказать, что у них было слишком много друзей. И Анжелика начинала сожалеть, что не может поддерживать отношения со всеми.

Хотя враги, казалось, были обезоружены, это не означало, что они все прекратили борьбу. Мадам де Кастель-Моржа открыто показывала свою неприязнь. Но она была противником, к которому Анжелика чувствовала сострадание. Ее не любили. Канадцы, родившиеся здесь, упрекали ее в том, что она вмешивается в дела колонии, в которых она ничего не понимает даже после нескольких лет пребывания в Канаде. В ней была какая-то прирожденная неуклюжесть, она всегда действовала невпопад. А ее муж Кастель-Моржа не отличался святостью. Он утешался тем, что был одним из самых постоянных клиентов отдельных кабинетов, созданных для любви, которые мадам Гонфарель содержала в здании позади своей гостиницы. Это был настоящий караван-сарай, куда с трудом смогли бы проникнуть люди строгих нравов и полиция. Общественное мнение оправдывало поведение Кастель-Моржа. настолько поведение его супруги вызывало осуждение.