— Вам можно только удивляться! — сказала Сабина. Но она была задета за живое и послушно поднялась, слегка покраснев. Она посмотрела на Анжелику все еще в нерешительности.

— Устройте им сюрприз! — вскричала Анжелика. — Удивите их всех!

Мадам де Кастель-Моржа отважно пошла навстречу де ла Форте и графу де Сент-Эдм. Она тут же увлекла их к буфету — они не могли отказаться от ее общества без риска показаться грубыми.

Анжелика вздохнула с облегчением.

Рядом с ней сел Бардане. Уже почти все пришли, и ее отсутствие в салоне начало вызывать изумление.

— По договору, который я заключила с мадам де Кастель-Моржа, я должна была на некоторое время скрыться от общества. Вы, мужчины, теряете больше времени на заключение договоров, и эта работа приносит меньше результатов. У нас, женщин, есть свои методы. Жизнь забавна, — вы не находите?

— Что в ней забавного?

— Как что? Вы — здесь, я — здесь. Перемешаны прошлое и настоящее!

Она встала, взяла его под руку, и они оба вернулись в салон. Бардане не жалел больше, что оказался в Квебеке. Его жизнь, его мир, все было здесь.

Неожиданное для всех хорошее настроение мадам де Кастель-Моржа, ее оживление увлекало окружающих. Все, и пожилые и молодые, весело разговаривали, улыбались, представляли друг друга. Начались танцы.

Красивая вдова, по прозвищу Кружевница, за которой ухаживал барон де Вовенар, присоединилась к нескольким дамам, принадлежавшим, как и она, к первым семьям колонии. К тем, кто поделил между собой первый хлеб первого урожая. Эти семьи, в большинстве теперь уже богатые, составляли аристократию, не смешивающуюся с недавними иммигрантами.

Вовенар, затянутый в бархатный камзол цвета сливы, со шпагой на боку, усердно за ней ухаживал. У него был совершенно удовлетворенный вид Во время празднества все много выпили. Маркиз д'Аврэй, сделав гримасу, сказал Вовенару:

— Кружевница! Вы могли бы выбрать получше.

С акадийским вельможей чуть не случился припадок

— Что вы говорите? — пробормотал он — Она — удивительная женщина!

— Но она же мать Никола Карбонеля, секретаря суда. Вы что, этого не знали?

В самом деле, это было для многих сюрпризом. Никто не представлял себе, что у секретаря суда Верховного Совета есть мать, и в особенности, мать — Кружевница.

Но Карбонель также был здесь с женой, у него была супруга, он оказался очень красноречивым, рассказывал забавные истории, и к концу вечера все забыли, что он — мрачный судейский, налагающий штрафы.

После Кружевницы пришла мадам ле Башуа. Полька говорила, что мадам ле Башуа — «чудачка». Худшего о ней ничего не говорили — мадам ле Башуа обладала даром внушать всем уважение и даже снисходительную привязанность. Ее называли «утешением страждущих» или «постоялый двор». Насмешки не шли дальше.

Она одевалась вопреки здравому смыслу. Она говорила, что в любовных делах одежды следует снимать, и ей было непонятно, почему нужно предварительно придавать им такую важность.

Она переделывала туалеты, которые ей привозили из Франции. Можно было подумать, что она всеми силами стремилась приблизиться к моде времен Генриха IV Она говорила, что прекрасно чувствовала себя в туалетах, которые бабушка, воспитавшая ее, одевала на нее в юности Начиная с шестнадцати лет у нее было более чем достаточно поклонников, и она не видела никакой необходимости в том, чтобы изменить эту удачную для нее моду.

Она явилась на бал в день Богоявления со своим веером из перьев дикой индейки, с которым она никогда не расставалась, в блузе земляничного цвета и фиолетовой юбке, обшитой галунами.

Все это было бы не так страшно — цвет ей шел, — если бы она не раскрасила свое полное лицо яркой косметикой Среди этих румян ее красивые голубые глаза, нежные и смеющиеся, казались еще более ласковыми и милыми, она вызывала умиление и стремление ее обнять.

Мадам де Меркувиль напрасно пыталась увлечь ее в угол, чтобы посоветовать ей слегка смягчить цвет лица с помощью носового платка.

У нее не было на это времени, так как мадам ле Башуа тут же пригласили на танец. Танцевала она прекрасно. Молодые люди Квебека потихоньку стали смеяться, но, видя ее успех, довольно быстро убавили свою спесь Несмотря на достойные похвалы усилия мадам де Кастель-Моржа, Анжелике не удалось избежать встречи с де Вивонном. Он пришел на бал с целью встретиться с ней. Из приличия ей пришлось по его приглашению закусить и выпить бокал шампанского в его компании. Казалось, он совершенно не помнил о не слишком любезных словах, которыми они обменялись в рождественское утро. Это было вполне в нравах Двора, где один день смертельно ненавидели друг друга, а на следующий день расточали любезные слова.

Он сумел задержать ее одну.

— Я не мог говорить перед своими спутниками, но я хочу, чтобы вы знали… Я не смог вас забыть.

— Но я — да!

Он не был обескуражен. Она нравилась ему, когда принимала такой высокомерный вид. Презрение идет красивым женщинам.

Она смотрела на него свысока.

Вдали от блестящего общества, окружающего короля-солнце, с этих придворных спадала фальшивая мишура, создававшая их отраженный блеск. Их надушенные мускусом и фиалками одежды, казалось, хранили затхлый запах грязных скандалов, мелких интриг.

— Я не понимаю вас, герцог де Вивонн. Вы же признали, что вашей сестре будет очень неприятно вновь меня увидеть.

— К счастью, моя сестра достаточно изобретательна.

— Я знаю.

— Вы слишком много знаете. Атенаис говорила, что вы были связаны с полицией и с опасными людьми.

— Она также.

— Но не с полицией

— Тогда признайте, что я вооружена вдвойне. Муж мой также, хотя и по-другому. Вы говорили, что он стрелял по галерам короля. Но это — в прошлом. Мадам де Монпансье тоже стреляла в короля, своего кузена. Теперь это — принцесса, перед которой все низко склоняются. Никто не может предугадать поворот мыслей короля. В конце концов, что вы от меня хотите?

— Чтобы вы не были бы слишком жестоки со мной, — сказал герцог, который чувствовал себя сломленным, как деревянная кукла. — Будем время от времени встречаться. Я буду рассказывать вам, что нового при Дворе.

Но она покинула его с выражением лица, которое не означало ни да, ни нет.

С тех пор, как он заговорил с ней при выходе из церкви, он колебался и не мог составить о ней определенного мнения.

То это была прежняя Анжелика, пламенная и обещающая. То это была не она… То он говорил себе, что ее будет легко вновь завоевать, то — что это не стоит труда, и, наконец, что он совсем сошел с ума.

Праздничный ужин был сервирован за тремя длинными столами. За столом «властей» господа ужинали в полной форме, в шляпах, плащах и при шпагах.

Запеченный в пироге боб, определивший королеву бала, достался мадам ле Башуа. Королем оказался Флоримон де Пейрак.

— Все это было подстроено… — комментировала Беранжер-Эме, раздосадованная, что жребий выпал не ей.

Ей заметили, что мадам ле Башуа была канадка, зрелых лет, из буржуазии, и не было никаких причин, чтобы ей специально подстроили это эфемерное королевское достоинство.

Если бы этот выбор был подстроен с целью польстить кому-то, то уж скорее выбрали бы королевой мадам де Пейрак, а королем — губернатора Фронтенака.

Но все же судьба, выбрав Флоримона де Пейрака, поступила тактично. Все были довольны, когда был коронован сын гостей, которые устроили в столице столько развлечений.

Флоримон к тому же прекрасно справился со своей ролью. Никогда в день Богоявления не видели такой неподходящей и в то же время такой согласованной пары. Флоримон и мадам ле Башуа с увлечением протанцевали павану, затем менуэт и, наконец, увлекли все общество в лихую сарабанду.

К концу банкета Флоримон скрылся, чтобы руководить фейерверком, передав на бегу свою корону лакею.

Все общество перешло на террасу замка Святого Людовика, откуда открывался вид на реку.

Красота освещенного фейерверком пейзажа, силуэты крыш и церквей, мягкий свет луны, белые снега на далеких горах и широкой равнине Святого Лаврентия создавали незабываемое зрелище.