Кантор увидел ее, стоящую возле органа. Он продолжал играть. Он был не здесь. Он мчался в прибое нот и звуков, как он мчался под деревьями Нового Света с быстротой индейца, как он мчался на волне прибоя в пещерах берегов Мэна.

Флоримон видел его во сне на вершине пенистого гребня волны, зовущего его: «Иди, иди, Флоримон, иди сюда, делай, как я!»

Временами его глаза прозрачной воды останавливались на ней. Она чувствовала, что, когда он видит в полутьме ее лицо, это добавляет ему вдохновения.

«Какая у него сила и какая виртуозность!»

Она была захвачена, задыхалась как от шока, от удара в грудь, который перехватил ей дыхание, а широта звука парящей музыки, беспредельной и грандиозной, казалось, приходила откуда-то, полностью покрывала их обоих, почти раздавливала. Но Архангел поднимался ввысь. Он тоже парил среди этой бури, которую он вызвал и господином которой он оставался. Он улыбнулся. Затаенная светлая улыбка, порозовевшее лицо, сияние его зеленых глаз, золотистый отсвет его локонов, все излучало этот внутренний свет; это было преображение.

Он смотрел на нее с выражением ребенка, восхищенного своей силой, предлагал ей самое прекрасное дело своих рук.

Маленькая квадратная сильная ручка Кантора в ее руке, когда он семенил рядом с ней по улицам Парижа. Везде в ее руках — ручки ее малышей, всегда идти, бежать, увлекать их в жизнь.

Величественные звуки последнего аккорда удалялись, и он посмотрел на нее. Лицо его светилось.

Она подумала: «Как он молод! Какой он невинный!». Казалось, он ожидал чего-то от нее — слова, жеста, но на самом деле он видел ее как сквозь сон. Он понемногу возвращался к реальности. Все слова будут казаться бедными. Она дарила ему свое присутствие, это — чувство, от которого сжималось сердце.

Звуки затихали, умирали. Было слышно потрескивание смоляных факелов. Кантор поднял руки. Когда он заговорил, его голос показался слабым после этого бушующего грома.

Серьезный и нежный голос молодого человека:

— Вы пришли, мать моя.

Она сказала, что, проходя по улице, услышала звуки органа и поняла, что он находится здесь.

— Вы слышали? Вы слышали, как проносятся адские духи?

Он посмотрел на музыкальную партитуру.

— Здесь есть пассаж, где автор хотел представить демонов, рыскающих по земле среди людей. Играя, я невольно вызвал в памяти ужасное создание, которое хотело нашей гибели в это лето, на западном берегу, огонь взглядов этой женщины…

Какое облегчение, когда при звуке труб появляются небесные воины, бросаются на помощь человечеству…

Он прошептал, помолчав:

— Она мертва! Она мертва!

Анжелика не удивилась тому, что он отвечал на ее мысли. Она спросила его вполголоса:

— Это ты, Кантор, первый нашел ее мертвую?

— Да.

— Вольверин был с тобой?

— Да.

Он поднял на нее спокойный взгляд зеленых глаз.

— Но ее убил не он. Ее раны не были свежими. Облако мух поднялось с ее изуродованного лица, когда я подошел.

— Ты ее нашел только на рассвете. Не могла ли росомаха ее убить ночью, побежав по ее следу, когда она убежала?

Он сделал знак, что нет.

— В этом случае она оторвала бы ей голову от туловища. Ее голову пришлось бы искать далеко, в деревьях. Действовать так в обычае у росомах.

Они шептались, так как эхо под сводами повторяло малейший шум.

— Нельзя вообразить силу росомахи, одержимой яростью убийцы. Она может перенести голову лося со всеми его рогами на вершину клена или вяза. А Вольверин ненавидел мадам де Модрибур.

— Может быть, это сделали волки?

— Не знаю.

Кантор приблизил свое лице к лицу матери, чтобы говорить еще тише.

— В настоящий момент она мертва, мать моя. Вот что я знаю. В настоящий момент она мертва. Она ничего больше вам не может сделать.

В ледяном холоде, который царил в церкви, их дыхание выходило облачками пара. Пальцы Кантора, теперь неподвижные, застыли. Он поднес их к губам, чтобы попытаться согреть.

Совсем рядом, на колокольне, заскрежетал механизм часов и раздался звук боя, спокойный, суровый, медленно затухающий. Анжелике показалось, что это призыв к порядку. Часы были правы, этот мрачный диалог не соответствовал этому святому месту, где только что звучала небесная гармония.

Кантор свернул свою музыкальную партитуру как прилежный ученик.

В Квебеке он вновь получил удовольствие исполнять религиозную музыку и заниматься пением. При возмужании он сохранил дар, полученный при рождении. Сделавшись более низким, его голос остался верным и красивым.

Снаружи они оказались закрыты снегом. Он падал спокойно, мягкий, как падающие лепестки.

Они шли по молчаливым улицам Квебека. Анжелика не предполагала, что когда-нибудь она будет шагать рядом со своим вновь обретенным сыном. Это было неожиданно. Сегодня он брал ее за руку, так как он был выше ее.

Завтра будут праздновать праздник Сретения, и она вспомнила, как второго февраля она несла его, как маленького Иисуса, по заснеженному Парижу, убегая из грязной больницы, где он родился. Он был пухленький, беленький, с золотистым пушком и фарфоровыми щечками, и она держала его как сокровище под своим плащом, теплого у ее теплого тела.

— Завтра — Сретение, — сказал он внезапно. — Мы наделаем блинов, и вы нам расскажете сказку.

Они зашли в замок Монтиньи, чтобы пригласить на завтра Флоримона. В этот день, по традиции, устраивали «прыгающие блины». Флоримон жил в поместье. Его видели редко, он все время был занят тысячами дел.

Между другими делами он работал над картами и отчетами об экспедиции по Миссисипи на юге, которая закончилась на заливе Гудзон на севере.

Анжелика удивилась, застав в рабочем кабинете мадам де Кастель-Моржа. Флоримон и Анн-Франсуа рассказывали ей историю их первой встречи на реке Майами, когда Анн-Франсуа, пленник индейцев, должен был подвергнуться страшной участи. Ему несколько раз с понимающим видом поднимали шевелюру, когда вмешался Флоримон. Рассказ об их битве и бегстве включал в себя несколько эпизодов. Их дружба началась с этого дня. Присутствие жены генерал-лейтенанта могло объясняться присутствием Анн-Франсуа, который совсем не покидал своего приятеля, но Анжелика подозревала, что Сабина использовала любые предлоги, чтобы пытаться увидеть свою первую любовь, графа де Пейрака.

Сабина смотрела на Флоримона так, как будто она видела в нем сына, о котором она мечтала, рожденного от любимого человека.

«Она должна походить на женщину, которая была матерью Жоффрея», — думала Анжелика позже, когда все уже спали, а она задержалась в уютном салоне рядом с фаянсовой печью.

И она чувствовала себя задетой за живое, как будто другая женщина, имеющая права на Жоффрея, пришла требовать у нее отчета.

Жоффрей редко говорил о своей матери. Однажды, вспоминая путешествия, во время которых он познакомился с отцом де Мобежем, он сказал: «Я путешествовал. Моя мать в это время управляла моими поместьями под Тулузой».

Ребенком Жоффрея доверили протестантской кормилице. Это было время религиозных войн. Во время резни, учиненной католиками в протестантской деревне, маленький трехлетний мальчик был выброшен из окна и ранен в лицо. Крестьянин привез его в своей корзине. Он вспомнил свой приезд в Тулузу и рассказывал: «Моя мать взяла меня на руки и отнесла на террасу дворца, на солнце. Я лежал там несколько дней. И постепенно ко мне возвращались силы и здоровье». Маленький мальчик, похожий на Флоримона, лежащий на постели наверху розового дворца, и рядом с ним высокая черноглазая женщина, которая постоянно своим присутствием, своими руками, своим взглядом возвращает его к жизни с помощью солнца.

Солнце! Солнце!

Снаружи — очень темная ночь и треск мороза.

В праздник Сретения, с которым совпадал языческий праздник зимнего солнцестояния, пекли блины, круглые, золотистые Они символизировали удачу и солнце, призывали его возвращение Их подбрасывали, держа в руке золотой луидор, и если удавалось забросить его на шкаф, это значило, что семья будет этот год богатой.