Капитан мотнул головой, словно лошадь, ужаленная слепнем, и с плохо скрываемым сожалением посмотрел на меня.

— Да… Вы становитесь не балластом, а ценным грузом.

Я с интересом посмотрел на него, подспудно понимая и вспоминая, что он и ранее тяготился мной, и, вероятно, моё падение за борт было не совсем случайным. Чем-то я ему мешал. А может быть, он возжелал разжиться за мой счёт навигационными картами, и моим имуществом?

— Я понимаю, сэр, что меня вам навязали, — сказал я, — в память моего героического батюшки… И мы с вами это уже обсуждали. И даже едва, как-то, не скрестили шпаги. Я готов на любое развитие событий. Вы уже смели убедиться в моей решительности. Но вы уже так же смогли убедиться, что я не претендую на лидерство и не вмешиваюсь в командование кораблём.

— В вашей смелости и решительности я не сомневался, дон Педро. Я уже говорил вам, что мне просто не нравится ваш орденский статус соглядатая.

— Ваш голландский гонор настроен только против ордена Христа, или вообще против всех рыцарей? Вы так и не ответили мне на этот прямой вопрос.

— Я и сейчас предпочту промолчать, — усмехнулся капитан.

— Перенесём наш спор до момента прибытия в родные пенаты. А там я к вашим услугам.

У меня к Людвигу не было ничего личного, и я бы, Пётр Иванович Сорокин, пропустил бы его колкости, как говориться, мимо ушей, но «понятия» шестнадцатого века о чести и достоинстве обязывали.

У него голландский гонор, а у меня «португальская» дворянская честь. И эта честь во мне играла бурно. Я был готов прямо сейчас вспороть его горло кинжалом и едва сдерживался. Тяжёлый мне достался в наследство характер от Педро Диаша.

[1] Ветер, дующий по курсу.

[2] Неведомым землям.

Собрав инструменты и карты, я отправил их с матросом в каюту, а сам спустился на шкафут[1] и опёршись на фальшборт простоял так, задумавшись, около получаса.

Я размышлял на тему: «Как жить дальше?».

Я смутно помнил своё прошлое. Как прошлое Педро, так и моё прошлое. И если прошлое Педро проявлялось по мере обращения к нему, то моё прошлое, дальше Юго-Восточной Азии не просматривалось. И то… События не помнились. В памяти остались только навыки и опыт.

Проверив свои ощущения, я не почувствовал дискомфорта. Внутри меня всё пело и плясало. Главное — удалось посчитать долготу. Гнев мой на капитана угасал. Мстительных мыслей не наблюдалось. Это означало, что контролирую это тело я, Пётр Сорокин, бывший подполковник ВМФ СССР в девяносто первом году ушедший на короткую пенсию, но неплохо «поднявшийся» на перепродажах японских автомашин.

Бандитов мы с друзьями не боялись, как не боялись и зачищать опасных конкурентов. Однако до двухтысячных из нашей «бригады» дожили не многие.

Я прошёл к баку, подныривая под парусами, и поднялся на бушприт[2]. Здесь было тихо. Если на корме порывы ветра присутствовали, то здесь, за рядами огромных парусов, при форвинде, было безветренно.

Направление ветра, как по заказу, сменилось почти на норд. Это сейчас было нам на руку, но я помнил, что резкая смена ветра на южный в этом регионе часто приносили шторма и ливни, а иногда и говорила о приближении смерча.

— «Закручивает воздушные массы в спираль с центром, где-то возле островов Банда», — подумал я.

До острова Буру нам осталось, при таком ходе, тридцать часов с минутами. Я попросил капитана не ложится в дрейф ночью, что делали все мореходы, опасаясь посадки на мель. Я же в этих местах был уверен процентов на девяносто. Глубины в море Банда были до семи километров. Рифы редки.

Привязавшись к леерам, чтобы меня снова не сбило в море «случайным» тяжёлым предметом, я простоял на бушприте около часа, любуясь резвящимися дельфинами и летучими рыбами.

Но, если первые, были абсолютно безвредными существами, то от местных летучих рыб можно было ожидать пакости в виде втыкания их острой головы в тело. Раньше я думал, что они выпрыгивают, чтобы спастись от хищников, а потом узнал, что так они сами охотятся, втыкаясь при падении в добычу своей головой, как наконечником гарпуна.

Вспомнилось, что кому-то из наших пловцов такая рыба воткнулась в лицо. Последствия потом были очень тяжёлыми.

А следующий день я снова сделал замеры и расчеты. Мы приближались к Буру.

— Прикажите смотреть землю, капитан, — попросил я, и, почти сразу, вперёдсмотрящий прокричал:

— Земля справа по курсу!

Я удивился.

— Странно. Это, наверное, Амбелау. Там тоже есть вода и неплохая бухта. Шторм надвигается, — сказал я, показывая на темнеющий восток.

Ветер, пару часов как, поменялся на западный, и нас, вероятно, снесло вправо. Сейчас выруливать против ветра в сторону расчётной точки смысла не было.

— Право на борт! — Скомандовал капитан. — Курс на землю. Смотреть мели, взять рифы на гроте в четверть, на фоке убрать паруса. Убрать бом-браны и браны!

Матросы полезли по вантам и реям, дружно подтягивая и рифя паруса под шутки и прибаутки. Ожидался берег, а он для моряка слаще сахара и желанней Эдема, даже если вышли из порта трое суток как.

— Вижу слева мыс! — Крикнули из «гнезда». — Вижу бухту прямо по курсу!

— Оставить два рифа! Идём на бизани! Смотрим мель! Лот за борт!

Капитан стрелял чёткими командами, как из автомата короткими очередями. Та-та-та-та! Та-та-та! Та-та!

— Вижу дно! — Крикнул кто-то.

— На лоте двадцать! — Крикнул лотовый матрос.

— Бурун справа сто ярдов!

— Так держать!

— На лоте двадцать пять!

Капитан уже стоял на бушприте и командовал оттуда.

— На румпеле пять румбов лево.

Берега с левого и правого бортов сближались и охватывали парусник. Слева и справа виднелись буруны волн прибоя, но вход в бухту был чист.

— Рифим всё! Правый якорь майна! Шлюпки за борт!

Правый якорь скользнул из клюза и лёг на дно. Парусник развернуло и поставило носом против ветра и шлюпки на шлюпбалках вывесили по обоим бортам. Ветер крепчал.

Шлюпки спустили на воду, и они, подхватив буксировочные канаты, потащили каракку за мыс, в сторону устья реки, одновременно промеряя глубину.

Штормило трое суток, но моряки не расстраивались. На острове оказалось много диких свиней, фруктов и хорошая пресная вода. Жителей по близости не оказалось, хотя остатки жилищ с относительно свежими пепелищами наблюдались. Я трое суток проводил измерения долготы. Точность метода подтверждалась.

Переждав шторм и нагрузившись фруктами, мы снова вышли в море. Я забил свою каюту лимонами. Из бухты выходили с помощью шлюпок. Ветер оставался встречным.

Я попросил капитана повернуть направо к острову Буру, что мы и сделали. Верхушки гор острова мы увидели через четыре часа. Убедившись в правильности моих расчетов нашего местоположения, мы взяли курс на восток-юго-восток. На остров Бутон. Там, по моему предположению, риск встретить португальцев был минимальный.

В моей памяти вдруг прояснилось, и я «вспомнил», как мы «выруливали», пытаясь найти острова Банда. На «моих» картах был помечен мыс острова Реонг, от которого надо было следовать курсом строго на норд-ост триста сорок шесть миль.

С первого раза в нужную точку мы не попали, и блуждали туда-сюда двое суток, пока не вышли к длинному острову, оказавшемуся, по широте, островом Серам. Если попасть сразу не получалось, значилось в моих записях, то от острова Серам, широта его указывалась, надо идти семьдесят семь миль на зюйд. Мы пошли, и снова промазали. Потом попали в шторм и меня выбросили за борт. Как корабль попал в нужное место, спросить капитана я постеснялся.

И вот сейчас, после своего катастрофического фиаско, я уверенно указываю капитану точный курс. Что самое главное, — уверенно. Даже, можно сказать, самоуверенно. Но, так как с первым островом я почти попал, то капитан позволил себе послушать меня ещё раз. В расчетах маршрута к острову Буру я не учёл поправку на боковой ветер, и слегка промазал, но по здешним меркам, десять миль — это почти в «яблочко».