Поляк и его песня
Вулворт стоял на перекрестке дорог с поднятой рукой. Ни одна машина не останавливалась. От унижения он чуть не плакал. Лечь перед машиной? Дать очередь из автомата? «Может быть, кто-нибудь так и сделал бы, – терзался Вулворт, – а я слизняк, интеллигент, теткин выкормыш, и это в самом деле не война, а какой-то зимний горно-туристский курорт…»
Один грузовик все-таки притормозил. Из-под брезента высунулся парень и протянул сверху руку:
– Лейтенант, влезайте.
Он втащил Вулворта в машину.
– Я вас сразу узнал, лейтенант, – сказал он. – Мы же с вами вместе ехали в машине этого гробовщика. Вспомнили? Феликс Маньковский меня зовут.
В кузове пахло грубым табаком, чуть соусированным. Несколько человек мурлыкали однообразную песню. Кто-то невидимый крикнул:
– Продолжай, поляк! Гони дальше!
– На чем я остановился? – спросил Феликс.
– Привезли вас на аэродром… – сказал малый с нашивками сержанта.
Рыжий детина, сидевший на коленях у другого солдата, лениво спросил:
– А где этот собачий аэродром?
– Подождите, ребята, не все вместе. Аэродром, по-моему, где-то на юго-востоке Англии, возле Портсмута, что ли. Мы торчали там дня три. Пока отправляли английских парашютистов. Их было целых две дивизии «красных дьяволов». Представляете?
– Почему красных дьяволов?
– Так они же в красных беретах.
– Как и наши, – заметил кто-то.
– Да, только у наших с черной полосой.
– Да что ты тянешь! – закричал рыжий. – Ты дело рассказывай!
Маньковский снял с пояса фляжку, встряхнул и со вздохом прицепил обратно. Она была пуста. Потом продолжал:
– Они эти береты носили на одном ухе. Ребята – красота! Как на подбор. В общем, чуть ли не вся Первая воздушно-десантная армия. Думаете, на самолетах? Черта с два! На планерах! Напихают по тридцать парней в брюхо планеру – и с попутным ветерком! Там их была уйма, говорили – тысяча планеров. Картинка! А на четвертый день наконец погрузили нас, поляков. Было это, как сейчас помню, не то первого, не то второго сентября. Куда летим, мы не знали. Нас тоже было немало… – Он вдруг сказал по-польски с какой-то непонятной гордостью: – Самодзельна бригада спадохронова. – И тут же перевел: – Отдельная воздушно-десантная бригада. – Он повернулся к Вулворту и спросил: – лейтенант, у вас хлебнуть не найдется?
Вулворт с готовностью протянул флягу.
Маньковский закинул голову и пил, булькая. Солдаты смотрели на него молчаливые, сосредоточенные, как в церкви на богослужении. Поляк отер рот и продолжал:
– По дороге нам сказали, что англичане должны были захватить какой-то Арнем, в Голландии, что ли, вообще в тылу у немцев. Операция по коду называлась почему-то «Marketgarden», то есть «Огород». Но у них что-то не получалось. Влипли они в этот огород. И мы, стало быть, летели на выручку.
– Собачье дело, – сказал рыжий авторитетным тоном.
– В общем, когда мы плюхнулись на землю километрах в тридцати от фронта, оказалось, что этот глубокий немецкий тыл вовсе не такой пустынный, как рассчитывало начальство, а весь прошпигован швабами. И началось…
– Собачьи штабы наши… – сказал рыжий и сплюнул.
– Да, ребята, нас втянули в самую гущу швабов.
Там стояла Десятая боевая танковая группа СС. По– моему, она ждала нас, птенчиков.
Рыжий вскочил с коленей товарища и заорал:
– А наша собачья разведка что же?
– А разведка это профукала!
Со всех сторон посыпались ругательства. Вулворт робко спросил:
– А английские парашютисты?
– Их расколошматили еще до нас. Тут еще погода сделалась паршивая, и авиация не смогла ни черта нам подбросить. Не было чего жрать, да и не до жратвы было, честное слово! Швабы сдавили нас двумя танковыми корпусами СС и били как хотели.
Голос из угла:
– Сколько ж вас было там, поляков?
– Хватало… Три пехотных батальона, да артиллерия, да противотанковая часть, да связь…
Тот же насмешливый голос:
– И вы все, значит, сразу драпанули?
Маньковский нахмурился. Казалось, вот-вот взорвется. Вулворт взволновался и внутренне приготовился броситься Маньковскому на помощь. Но поляк, видимо, сдержал себя и ответил спокойно:
– Ты чем думаешь – головой или задницей? Куда драпать? Куда?! Задание наше было удерживать мосты через Рейн, пока не придет Монтгомери. Мы и держали. Гибли, но держали. Я сам слышал, как командир наш генерал Соснковский – я при нем был связистом – сказал: «Старик Монти не выдаст, старик Монти придет».
– Ну?
– Он не пришел… Наплевал на нас. Мы это поняли только через неделю, двадцать шестого сентября.
– Не пришел? – крикнул рыжий. Он гневно хлопнул себя по колену. – Конечно! – кричал он. – Кого больше всего на войне? Нас, мальчишек! Призывные возрасты! А мальчишки, известно, самый драчливый народ. А кто командует нами? Старики! Осторожные, медлительные, трусоватые, как и полагается старикам. Слушай, поляк, если бы там командовал не эта собачья рухлядь Монти, а молодой парень вроде нас с тобой, он бы пришел к вам на помощь и вы все были бы спасены.
– Не знаю, – сказал Феликс. – В конце концов мы – я имею в виду ту кучку англичан и поляков, что уцелели, – бросили этот проклятый Арнем и просочились кто как мог за нижний Рейн. Вот и все, ребята…
Маньковский замолчал и откинулся на борт грузовика. Глаза его были закрыты. С мучительным наслаждением он вспоминал Варшаву – ту, старую, довоенную. Круглый, как торт, костел святого Александра на маленькой уютной площади Трех Крестов. Сюда по воскресеньям мама и папа, принарядившись, водили его и братишку Игнация. Мама – черное шелковое платье, зонтик и белые митенки на руках. Платье празднично шуршало. На лаковых башмаках папы прыгали солнечные зайчики. Он, Феликс, и братишка Игнаций в одинаковых костюмчиках, коротких штанах, как у сказочных принцев, белые крахмальные воротники с длинными концами. Кудри… Где он теперь-то, Игнаций? Жив ли? Они вместе обороняли Варшаву в тридцать девятом… Пустые бочки, плиты, вырванные из тротуаров, поваленные уличные фонари, хаос, называвшийся баррикадой… И мы, мальчишки, с пистолетами и охотничьими ружьями… Народ мальчишек… Варшаву защищали – он это хорошо знает – шестьдесят батальонов с четырьмястами пятьюдесятью орудиями.